Злая звезда
Шрифт:
— Привет хозяину! — крикнул Талов. — Мы к тебе.
— По какому случаю? — настороженно спросил Мирон Акимыч.
— Приказано! — весело гаркнул Пашка и завернул кобылку к воротам. — Принимай строителей!
Вы что, с утра хватили? — Старик подошёл к воротам. — Чего орёшь?
— Приказано построить тебе сарай, — сказал Талов.
— Кто приказал? Давай не ври…
— Точно, папаша. Получено приказание обслужить тебя, как отца погибшего воина.
— Страна не забывает своих героев, — назидательно пояснил Пашка.
Кобылка толкнула мордой хлипкие ворота, они распахнулись, и телега, поскрипывая,
— Показывай, хозяин, где сарай ладить, — сказал Талов, разгружая телегу. Он говорил беззаботно и весело, но насторожившийся Мирон Акимыч заметил, что, говоря с ним, Талов всё время посматривает на раскрытое окно.
— Ставь на старом месте, — пробормотал старик и снова спросил: — Кто же это приказал насчёт сарая?
— Да всё он, товарищ Дрозд. — Пашка ухмыльнулся от уха до уха и тоже покосился на раскрытое окно.
Мирон Акимыч представил себе, что творится сейчас с Петром. Он, конечно, слышит голоса, слышит, как во двор въехала телега. Мирон Акимыч и сам был озадачен появлением парней: что, если обнаружат Петра? Одно дело — преступник пришёл с повинной сам, другое — если его задержат пограничники или дружинники.
— Не вовремя, ребята, — сказал Мирон Акимыч. — Может, завтра начнёте? Мне сейчас уходить надо…
— А мы и без тебя обойдёмся. Отгрохаем твоей козе дворец — залюбуешься!
— Как знаете, — сказал недовольно старик. — На магарыч не рассчитывайте, нет у меня денег…
Он вошёл в дом и замер на пороге. Забившись в тёмный угол, Пётр целился в него из пистолета. Из-за пояса торчала рукоятка второго пистолета.
— Чуть тебя не убил! — еле слышно выдохнул Пётр. — Думал, они! Кто такие? За мной?
Старик молчал, он не мог отвести глаз от пистолета. Не ответив сыну, набросил на двери крюк, подошёл к окну, закрыл его и задёрнул занавеску. Пётр, тяжело дыша, неподвижно стоял в углу, не опуская пистолета.
— Спрячь пушку! — приказал отец. — Приехали строить мне сарай.
— А вдруг они в дом войдут?
— Не войдут. — Старик не сводил глаз с Петра. — Зачем пистолеты? — прошептал он.
— Потом объясню, сейчас думай, чтоб меня не увидели… Куда мне спрятаться?
Старик, словно не слыша Петра, продолжал:
— Если ты решил идти с повинной, зачем тебе пистолеты? В кого ты собираешься стрелять?
— Я сказал тебе: объясню потом! — В шёпоте Петра слышалась приглушённая ярость. — Думай, как от них избавиться.
Старик не отвечал.
— Думай скорее! — Возглас прозвучал угрозой.
— Здесь тебе оставаться опасно, — тихо заговорил Мирон Акимыч. — Лезь на чердак. Но чтобы тихо… Сапоги скинь, лестница скрипучая… А я запру дверь на замок снаружи, скажу, что еду в город Ваську разыскивать. Тебе с чердака, сквозь щели, весь двор как на ладони. Уйдут — слезай и жди меня. Понял?
— Ладно! Только скорее уходи и запри дверь. — Пётр скинул сапоги и на цыпочках неслышно поднялся по скрипучим ступенькам.
Мирон Акимыч вернулся в комнату и долго смотрел на сапоги сына, не решаясь к ним притронуться. Его охватил такой страх, какого он никогда не испытывал. Это был даже не страх, а ужас перед тем, что случится через секунду. Он оттягивал эту секунду. Он стоял, с ненавистью гляця на грязные сапоги Петра, потом решительно схватил и впился пристальным взглядом в подошвы. Каблуки были подбиты
Мирон Акимыч вышел из дома, навесил трясущимися руками замок на дверь и побрёл к калитке.
— Куда, хозяин? — крикнул из-под навеса Талов.
— К Ваське, в город. Под вечер вернусь.
— Счастливо! Ваське привет с бубенчиком! — потряс топором Пашка.
Сгорбившись, точно он нёс на спине непосильный груз, Мирон Акимыч вышел из калитки и зашагал к морю. В трудные минуты жизни, а было их у него в достатке, он искал успокоения на берегу моря. Когда пришла похоронная на Петра, Мирон Акимыч просидел на Тюлень-камне всю ночь, но тогда и море не могло принести ему облегчения. Сейчас, столько лет спустя, он опять сидел на том же камне, думая о том же Петре, вспоминая всё, что случилось сегодня.
Увидев пистолеты, Мирон Акимыч сразу понял, что Пётр лгал. Явился с повинной, держа на взводе пистолеты?! Страшное подозрение оглушило его в ту минуту. Крошечная головка шурупчика на каблуке скороходовского сапога подтвердила его страшную догадку: Пётр и есть тот самый диверсант, которого ищут пограничники…
Накатывались, шелестели у ног старика волны, оставляя на гальке пузырьки пены, вдали у горизонта плыли пароходы, чайки с противным визгом дрались из-за добычи, — старик ничего не замечал, мысли его путались, кровь стучала в виски, и не было ответа на единственный вопрос: что же делать? Он сам навёл пограничников на след сына, а теперь? Сообщить властям, где прячется диверсант? Но ведь диверсант — его сын Пётр, тот самый Петька, которого он вырастил, научил плавать, нырять, рыбачить, находить ночью по звёздам дорогу в море, тот самый Пётр, которого он оплакивал четырнадцать лет. Четырнадцать лет жил надеждой на чудо: вдруг Пётр жив? Сколько в первый год войны было ошибочных похоронных! И чудо свершилось! Сын его жив! Здоров! Он сидит в его доме… В его доме… Сидит… Нет! В его доме сидит не сын, а враг. Враг! Это не его Пётр! Никакого чуда не произошло! Пусть сгинет это чёрное наваждение!
Мирон Акимыч поднялся и побрёл вдоль берега. Домой он мог вернуться только вечером, когда уйдут Талов и Пашка. Их неожиданное появление больше не казалось Мирону Акимычу случайным. Талов и Пашка — дружинники. В этом всё дело. Значит, пограничники напали на след Петра, знают, что он в колхозе, и установили один из постов во дворе Мирона Акимыча, откуда видна дорога к морю. Так думал старик, не подозревая, что пограничники уже знают, что нарушитель прячется именно у него, что дружинники были направлены к нему, чтобы отрезать всякую возможность нарушителю выйти из дома и перебраться в другое место…
Мирон Акимыч подумал, что спасти Петра ещё можно. Поживёт на чердаке две-три недели, — не станут же пограничники искать его в доме человека, который сам сообщил о высадке диверсанта! — след потеряется, а когда всё успокоится, Пётр исчезнет. На этот раз — навсегда…
Он дошёл до причалами увидел свою старую лодку. Лодка мерно покачивалась на волнах, но Мирон Акимыч смотрел на неё безразличным взглядом, хотя ещё вчера ради такой лодки готов был рискнуть жизнью…
Он не знал, куда ему деться. Встречи с людьми он боялся: о чём с ними теперь говорить? Как смотреть им в глаза? Уж лучше держаться подальше.