Зло побеждает зло

Дмитриев Павел В.

– Извини, я по-дружески!

– Знаю я вас!

– Он уже старый, ему можно, - неуклюже постарался погасить ситуацию Айзек.
– А мне тем более!

– Помню-помню, с женой Ежова...* - продолжил было я по инерции, но тут вмешалась Саша.

– Сперва объясните, почему из-за слетевшего с катушек палача на кремлевском троне взрослые умные люди решили друг-друга поубивать?
– быстро нашла она нужные слова.
– Как же вы могли народовольцев и эсэров забыть?! Хоть бомбисты - но ведь настоящие герои! Взять того же Каляева. Он террорист? Вне сомнений! Целого

великого князя взорвал. А кто его именем Долгоруковскую улицу назвал?** Не вы ли, товарищ Кольцов, об этом в своем "Огоньке" трезвонили?

– Проспекта Савинкова, между тем, не наблюдается, - поспешно воткнул шпильку Бабель.

Вздернул стеклышки на свой монументальный утконос и думает, что самый умный. Однако Саша не собиралась уступать инициативу. Укоризненно покачав головой, она шагнула к насмешнику и прошептала прямо в круглое лицо:

– Вы великий писатель, Исаак Эммануилович. О силе вашего интеллекта слагают легенды. Но ради Бога поверьте, если бы вы знали то, что знает Лешка - немедленно захотели бы переименовать Тверскую в Обуховскую!

– Браво!
– не остался в долгу Бабель.
– Блестящая экспрессия!

– Коли узнаете, не до смеху будет...

– Так позвольте ж наконец узнать!

– Да всего пять минут назад попытался все объяснить... некоторым, - вмешался я.

– Гипнотизировать-то на кой черт?
– начал оправдываться раздосадованный глупым поворотом Михаил.
– Сунул под нос какую-то светящуюся чепуховину, и давай небылицы рассказывать.

Вместо ответа Саша подобрала отброшенный в пылу борьбы смартфон, кокетливо пригладила складки импровизированного одеяния и уселась на кровать. Хлопнула ладонями по застиранным цветочкам покрывала:

– Присаживайтесь рядом, товарищи! Покажу все как есть. Эта штука из 2014 года, из нашего с вами будущего. Называется смартфон...

То, что не вышло у меня - сумела хрупкая девушка. Пристыженные литераторы послушно ловили глазами сухие строчки истории СССР, изучали картинки, слушали пояснения и казались абсолютно безопасными. Настолько, что я рискнул сходить на огород - накопать картошки. Затем затопил печку, используя вместо дров все те же вездесущие газеты. Жарил клубеньки на живом огне под декламацию мандельштамовских "тараканьи смеются усища и сияют его голенища". Кто бы знал, что вставленный в презентационный файл скан тетрадного листочка с оригиналом текста вызовет фурор как бы не больший, чем длинные списки уничтоженных в тридцать седьмом генералов? Но тут прекрасно знали как почерк Осипа, так и то, что ничего подобного он еще не писал.

Идиллию быта прервал быстрый стук в дверь.

– Михаил Ефимович! Срочная телеграмма!

Кольцов и не подумал откликаться. После третьего, уж вовсе неприличного вопля почтальона мне пришлось буквально за шиворот оттаскивать журналиста от экрана смартфона. Вернулся он в комнату с бланком в руках, как говорят - без лица. Выпалил скороговоркой:

– Антид Ото*** мертв, Бухарин вызывает меня к себе. Срочно! Его только что поставили главредом "Правды".

– Неужто на Принкипо достали?
– поразился я.
– Опять ледорубом?

Михаил

досадливо поморщился в ответ, похоже, он пытался под старым прозвищем скрыть от нас с Сашей фигуру Льва Давидовича. Проворчал:

– Что за ледоруб такой?

– В истории Леши специальный агент Сталина убил Троцкого ледорубом, в Мексике, - опередила меня Александра.

– Но в сороковом году, - добавил я.

Дата Кольцова не интересовала, он явно разрывался между любопытством и долгом. Потоптался вокруг кресла с обломанной в драке ножкой, наконец решился:

– Николая Ивановича мне никак нельзя подвести, - и чуть помедлив, добавил заискивающе: - Вы же точно никуда не убежите? А продуктов и лекарств я привезу, вы только ради Бога не волнуйтесь!

В ответ мне не удалось удержаться от шутки:

– Пожалуйста, передайте любимцу партии, что теперь Сталин не расстреляет его в тридцать восьмом за убийство Максима Горького. А также за вредительство на производстве и в сельском хозяйстве.

За дверь хозяин дачи вылетел едва не позабыв дождевик.

Оторвался от артефакта и Бабель. С треском распахнул окно прямо в дождь, так что с рамы посыпались засохшие мухи и ночные бабочки, жадно вытянул одну за другой две папиросы. Отведя душу, походя клюнул несколько картофелин из общей чашки и огорошил меня вопросом:

– А ты в поезде правду рассказывал про мои книги в будущем?

– Конечно, - обрадовал я писателя.
– Изучают. Не как Толстого, конечно, или там Пушкина, но "Конармию" мы урока четыре тянули в одиннадцатом классе...

– И все?
– тихим севшим голосом уточнил Бабель.

Я пожал плечами.

– Выходит, я больше ничего великого не напишу?

Он поднял на меня глаза. В них стояли слезы.

– Исаак Эммануилович, - поспешила на помощь Александра.
– При Сталине всем тяжело было. Вот взять хоть Булгакова, его вообще не публиковали до самой смерти в сороковом. Зато теперь...

Кто меня заставлял так старательно пересказывать ей "Собачье Сердце" на прошлой неделе?*** Неужели она не знает, что между Бабелем и Булгаковым никакой дружбы отродясь не водилось? Точнее, они враги не только литературные, а еще и воевали в гражданскую по разные стороны фронта? В попытке снять напряжение момента я метнулся к телефону. Открыл "Историю России, 1894 - 1939" в редакции Зубова,***** когда-то в будущем институтский учитель рекомендовал эту книгу как неплохой учебник. Забил в поиск фамилию:

– Айзек, вы в тексте аж девять раз упоминаетесь!

– Точно? Где?
– сразу отмяк писатель.

– Вот, читайте, - я передал смарт.

Мда. Еще неизвестно, кто из нас умнее - я или Александра. Картина, складывающаяся из выхватываемых фраз, выходила не особенно радужной.

"В апреле 1932 года решением ЦК прекращается деятельность всех литературных объединений. Создается единый Союз советских писателей, который на съезде в 1934 году славословит Сталина, клянется в верности партии и провозглашает единый литературный стиль - социалистический реализм. Среди небольшого числа беспартийных - поэты Н. Асеев и И. Бабель".