Зло
Шрифт:
— Так сказать, обстоятельства вынудили, — Айзек картинно улыбнулся и, покосившись на непонимавшего, что происходит, Сивара, продолжил, — знаешь, а эти разговоры про то, что молодежь не та, можно было услышать и сто лет назад, и двести, и тысячу. Молодежь — глупая, старики — брюзжащие. Все как обычно. Но трава как была зелёной, так и осталась.
— Это интересно где же? Не за то ли мы сражались, мой милый, что у нас теперь как раз — таки не осталось больше травы под ногами? Не за это ли мы жгли этих лживых сук?
Айзек молчал.
— Вы улетели, и ты не видел всего этого. Ты не знаешь каково оно — терять друзей. Терять веру. Жили себе спокойно на этом летающем куске дерьма, проблем с этими чертовыми многоручками не знали, а потом бац, и все пошло к черту. Секунда, и друзья стали врагами. Предали.
Киллиан почувствовал уже знакомую ломоту в голове. На этот раз боль была в разы меньше чем тогда, когда Айзек на борту Вергилия рассказывал ему историю Топаза. Новый фрагмент зашифрованной памяти встраивался в сознание мемора. Он оперся на локоть, чтобы не привлекать взгляды Либерти и Райберга, но они бы и без этого действия не обратили на него внимания — они были погружены в разговор о давно ушедшем. Разговор о Выживании.
— Знаешь, было непросто. Даже после новости о предательстве, даже после хроник. Сотни и тысячи раз эти картинки прогоняли на новостных каналах. Огромный раскалённый шар, уже готовый взорваться, и одинокая, бледная, словно испуганная Луна невдалеке. Сотни кратеров, взрывные волны, разбредающиеся по поверхности Земли, встречающие своих злобных сестер, которые уже погубили миллиарды. Не было следов испарившихся за мгновения морей, пар от которых потом перемешается с радиоактивным пеплом и закутает нашу Родину в вонючий саркофаг. Тысячи мельтешащих вокруг Земли кораблей — светлячков, которые успели пару секунд погреться в лучах догорающего дома, пока и их не сожгла армада чужих. Пока она окончательно не уничтожила планету. И этот крик… Тихий и в тоже время непостижимо глубокий крик. Быть может, мне тогда чудилось, но я слышала… Слышала его — крик бесконечных полчищ, сгинувших в том огне. Крик миллиардов наших соплеменников, ушедших в ничто. Или куда — то? — Женщина на секунду остановилась и посмотрела на странную картину, установленную на полке в правом углу ее кабинета. Картина была не голографическая: простая, натуральная основа, а на ней — женский образ, прижимающий к своей груди младенца. Над головами обоих был необычный округлый ореол, будто они носили прозрачный шлем интеллектуальной брони. Главная же особенность картины заключалась в том, что именно нарисованной была лишь ее незначительная часть. Лица и руки женщины и младенца, преимущественно выполненные в темно — оранжевых и коричневых тонах, окаймлял металл. Одежды и тела на картине были выгравированы, или лучше сказать выдавлены, на металлической пластине.
— Даже после всего этого было трудно в них стрелять. Трудно стрелять в друзей. Пусть и бывших, — Либерти влила в себя чуть ли не половину содержимого хрустального бокала и, сцепив зубы, смачно ударила им по столу.
Киллиан услышал лишь звон бокала, слов больше не было; голову его заполонили образы. Тьма космоса лишь в нескольких местах позволила холодному свету звёзд вкрапиться в свое чёрное великолепие. Именно там, среди бесконечной пустоты межзвездного пространства, где фотоны света, встречая друг друга, удивлялись и радовались этой редкой удаче, два корабля шли на сближение. Один — крохотный и несуразный, с огромным колесом, вращающимся вокруг центральной оси, еле плелся, раздирая космос соплами древних водородных движков. Второй — огромный сферический красавец, вынырнул из гипера прямо перед носом у мелочи и готовился принять нежданных гостей на своем борту, распахнув необъятный шлюз.
Киллиан не слышал, продолжается ли разговор в кабинете. Он старался получше уловить все детали увиденного. В свете прожекторов мелюзги огромная сфера начала отливать зелёным. Изумрудный гигант собирался "поглотить" своего крохотного гостя. На борт маленького кораблика было нанесено странное изображение — древняя, по — видимому когда — то обитавшая на Земле птица с двумя головами, носившими одну на двоих корону, держала в своих когтях короткую палку и шар, переходящий вверху в крест. На груди птицы был изображен всадник с копьём, сражающий вьющегося по земле змея.
Образ сменился. Несколько человек в белых архаичных скафандрах, которые Сивар проходил на занятиях по истории покорения космоса, с бело — сине — красными отметинами на плечах, сошли с трапа своего судёнышка, захваченного гравитационными держателями исполина. Навстречу людям шла пятерка
От отряда людей отделился человек. Он вышел вперёд и вытянул руку в приветственном жесте. Секунду гуманоиды не двигались, но потом из их строя вышел посланник, в одеяниях которого преобладали перья белого цвета. Инопланетянин сложил все четыре руки на груди, а потом вытянул их вперёд, сжав вместе. Лицо человека, на плече которого красовалось изображение странной птицы, посветлело. Напряжённую нерешительность сменила улыбка.
Образ изменился. Уже знакомый эллипсоид Аверитии вновь предстал перед взором Сивара. По орбите планеты кружили десятки и сотни сферических кораблей, подобных тому, что встретил судно людей в предыдущем видении. Чаще всего они сновали рядом с точкой на самой границе видимости. Стоило Сивару об этом подумать, и объект увеличился. Это был все тот же челнок со странной птицей на борту. Его внешность начинала изменяться. Огромных лепестков, ловцов солнечного ветра, не стало. Их заменили жилые площади. Все новые и новые сегменты присоединялись к жилищу людей. Киллиан видел, словно в ускоренном режиме, как крохотное суденышко превращается в огромную космическую станцию. Рядом с ней стали появляться не только сферические корабли чешуйчатокожих чужих. Все больше и больше знакомых Киллиану космических аппаратов, уже оснащённых не только маломощными двигателями внутрисистемного перемещения, но и установками входа в гипер, стыковались со станцией и вновь уходили в межзвездные путешествия.
Сивар тревожно затаил дыхание, когда к продолжавшей расти станции как ни в чем не бывало пристыковался дредноут кордов. Ничего не произошло — ни взрывов, ни вспышек плазменных турелей. Дредноут несколько мгновений провисел близ станции и умчался по своим делам. Она продолжала набирать массу, обрастая мускулами отсеков, пока окончательно не обрела нынешний вид. Нуллум заслонил своей громоздкой тушей всю планету. Сивар не мог поверить, что столь грандиозному сооружению дало начало крохотное суденышко, случайно встреченное инопланетянами (как Киллиан теперь понимал, это и были пресловутые джанкеры) в пути.
Видение сменилось. Нуллум все ещё был в поле зрения мемора, но занимал в нем отнюдь не главенствующую роль. Крохотный кораблик, навроде корвета, парил на геостационарной орбите Аверитии. От него отделилась еле — различимая точка. Точка стала медленно опускаться на планету — капля яда неслась навстречу жизни. Видение обмануло ожидания Сивара. Он ждал чего угодно: ожесточенных баталий на орбите, разрушения человеческой станции — всего, но не мирного, совершенно спокойного космоса, тихой и оттого еще более жуткой смерти целой планеты. Мимолетная, едва различимая, а скорее прочувствованная вспышка нейтронного взрыва за доли секунды окутала планету. С джанкерам было покончено. Нейтронная бомба уничтожила всю разумную жизнь на планете чешуйчатокожих чужих.
Киллиан открыл глаза. Либерти крутила бокал с черными зёрнами охладителя на дне. Айзек откинулся в кресле и молчал.
— Было тяжело. Ты улетел уже как два года. Я ждала. Нам пришлось пустить их расход — бывших друзей, с которыми ещё вчера мы здоровались и мило беседовали. Никто не считал сколько их было. Никто не записывал имён. Никто не вел учёт. Врывались в отсеки хватали всех, включая детёнышей, и под лучевики. А потом в космос. Столько биомусора вселенная ещё не видела. Обожженные, почерневшие, искорёженные плазмой и холодом космоса тела медленно кружили над родной планетой пока не сгорели в атмосфере. Теперь там дом "тупоголовых". Инкубатор сраный. Кому пришло в голову их там разводить, этих покорных уродцев?