Злоба
Шрифт:
Мои предки и святые смеются надо мной в этот момент! Какое же унижение...
Но крики старшего и то, что остальные принялись за работу, сподвигли меня присоединиться. Зачерпнуть, протащить дерьмо до места сброса, перевернуть лопату, повторить. Старший работал наравне с остальными, не забывая покрикивать, чтобы люди не ленились.
На двадцатом заходе мои руки налились свинцом. На тридцатом я чуть не поскользнулся. Когда люди таскали дерьмо, то часть проливалась с лопат нам под ноги. Скользкая срань прямо из жопы... Какая же ирония.
Ещё
Сознание угасло, скрестившись до одной цели — надо черпать это проклятое дерьмо и закидывать его в дыру.
Отдыха не было. Человеку давали отдохнуть только после того, как он падал от усталости. Да и то, перед этим старшина несколько раз покрикивал на него, угрожая, что это лишит их всех бонусов.
Иногда в этом состояние оцепенения, у меня проскальзывали дельные мысли... Дельные — громко сказано, но на фоне общей апатии, любым крупицам будешь радоваться. Как происходит подсчет работ? Кто выставляет оценки? Как определяется, мало мы поработали или перевыполнили план?
Отгадка нашлась в конце «рабочего» дня. Хотя я не чувствовал себя работником... скорее рабом. Отец рассказывал, что в древности существовала такая форма социального устройства, когда одни люди принадлежали другим. Их подчиняли с помощью кнутов, но за столетия истории человечество продвинулось в вопросе контроля, придумав экономику, бесконечное потребление, а потом и виртуальные миры. До этого момента я не понимал, что это значит — быть рабов. Сегодня понял. Это не иметь свободы делать то, что ты хочешь и жить так, как хочешь. Я не был рабом в том смысле, что никому не принадлежал. Да и то... Тут как посмотреть. Но я был рабом, заложником обстоятельств.
Наверное именно в этот момент у меня зародилась неприязнь к любым ограничениям свободы, которую я спрятал подальше, потому что пока не знал, что с этим делать.
После того, как исчерпали озеро, работа не кончилось. Старшина повел нас и на другие участки, а потом мы тщательно выдраили все лужи. Но какой толк? Я видел, как с труб стекает. Они уходили куда-то далеко, оставалось только гадать, насколько длинный это лабиринт. Почему не починят? Зачем заставлять людей так страдать?
Ответа не было. Я понял, что мучения кончились, когда старший завел нас обратно в помещение, где мы сбросили одежду.
— Строимся и обмываемся! Не забываем про мыло! А то опять спать в вонище придется! Кто плохо вымоется, я вас за дверь выставлю, одни ночевать будете!
Сыпля угрозами, старшина заставил всех помыться. Я и не против этого, только за. Правда, удобства здесь отсутствовали, а вода, которой мылись... Техническая, воняющая железом и ледяная. Но деваться то некуда. Будь моя воля, я бы залез в ванну и неделю оттуда не вылазил. Про мыло отдельная история... Это не мыло, а какой-то песок, который люди зачерпывали горстями,
День не прошел для меня бесследно. Я стер руки до крови, мышцы болели, голова словно пылью набита и мысли ворочаются туго. Но я заставлял себя оживать, разбирать ситуацию и свои перспективы. Цель, мне нужна цель, надежда и какой-то план, иначе я как и остальные, скачусь в апатию.
Найдя в себе силы, на обратном пути догнал старшего и пристроился рядом. Он это заметил и глянул на меня хмуро, но прогонять не стал. Сочтя это хорошим знаком, решил задать пару вопросов.
— Это основная наша работа?
Если да, то проще валить в пустоши, там больше шансов выжить. Ещё один день я не выдержу.
— Нет, — ответил он устало, — Дерьмо чистят по очереди, раз в семь дней где-то. Зависит от прорывов. Завтра легкий день будет, пойдем драить склады. Легкий — в сравнением с тем, что сегодня было.
— Понял... А кто платит за наш труд и оценивает его?
— Система, кто же ещё, — хмыкнул он, — Завтра оценивать будут смотрящие за складами. От работ зависит.
— Система?
— Ну да. Сейчас как раз сфера прилетит, проанализирует изменения и вынесет вердикт. Два очка — по два пайка на каждого человека в группе. Одно очко — значит оценили, как халтуру и дадут всего один паёк завтра. Три очка — быть бонусам, выдадут дополнительные пайки.
— А почему тогда Икар сам пайки покупал?
— Он не для вас, неудачников, а для других. Если выживешь и сможешь подняться, то узнаешь. На этом всё, парень. Проживи ещё день и тогда я позволю задать тебе ещё два вопроса.
Да чтоб тебе икалось до конца дней! — подумал я. Проклинать его сильнее совесть не позволила. Всё же что-то он рассказал... А больше... С его точки зрения я пропащий и не перспективный актив, поэтому нет смысла возиться. Выживу, приживусь, стану своим, тогда быть может да, поговорим.
Осталось выжить.
***
Когда вернулись на базу, я увидел безруково. Не знаю точно, где он был, но по изменениям вывод напрашивался сам собой. Молчаливый парень обзавелся протезом. Очередная металлическая рука из дерьмового железа.
— Ты как? — подошел к нему старший.
Я задержался, чтобы послушать, о чем они говорить будут. Надо же узнать, что тут к чему.
— Сам видишь, — ответил этот молчаливый, покрутив протезом. Голос у него совсем молодой.
— Сколько долг повесили?
— Сотню монет. И теперь мазь нужда, хотя бы раз в день, чтобы заражение не пошло, — в его голосе слышалась обреченность.
— У тебя запасы есть?
— Пара монет, — совсем поник он.
— Группа заплатит за тебя, ты только не унывай, — похлопал старшой парня по плечу. — Насколько усилили?
— Стандарт для самых дешевых вариантов. Двойное усиление. Если механизм не заест и не сломается...
— Ну ты аккуратнее, — задумчиво оглядел механическую руку старший, — Вот же суки, дерьмо нам ставят всякое, а монеты дерут.