Злое железо

Молокин Алексей Валентинович

– Ну да. – Историческая магичка потянулась, довольная произведенным эффектом. – Аав Кистеперый – мой пращур. А что, разве не похоже?

Я вгляделся в улыбающуюся магистку и действительно почувствовал в ней что-то дикое, разбойничье, что-то опасное, делающее ее еще более погибельной. Я понял, что это правда, все-таки я был мент и вранье почувствовать сумел бы.

Так что за свою безопасность госпожа Арней действительно могла не беспокоиться, ну а мне на мою было как-то уже наплевать.

Глава 8

Бросьте десять центов…

Шелушатся луково

Смятые рубли,

Было счастье – мука ли -

Смолчи, не говори…

А. Молокин. Стареющий хиппи

Вы думаете, что рынок – это просто такое место,

где одни продают, а другие покупают? Ошибаетесь! Точнее, может быть, во всяких там столицах так оно и есть, а вот в провинции рынок – это место, где торгуют почти все. Кто-то торгует мясом, кто-то штанами или носками, а кто-то собственным рылом, хотя это довольно грубо сказано, но в принципе точно. Торговать рылом – это значит «людей посмотреть и себя показать», а где в маленьком провинциальном городке можно это осуществить? Правильно, на рынке, потому что других подходящих мест либо нет, либо они недоступны по материальным и прочим соображениям. Поэтому на рынке можно встретить длинноногих дамочек в платьях типа «Коктейль» – на местный лад, конечно, но с большой претензией на шик – и на высоченных, как у Тины Тернер, каблуках. При дамочках имеются разнокалиберные мужья и бойфренды. Мужья, как правило, следуют за своими женами в кильватере и отягощены многочисленными пакетами, физиономии у них весьма озабоченные. Хотя главная их забота – оторваться от дражайшей супруги хоть на пяток минут, чтобы пропустить стаканчик паленой водки в местной забегаловке. А бойфренды – те режут рыночную толпу перед своими подружками, словно ледоколы какие, между делом демонстрируя свободу, то есть оценивающе разглядывая встречных и поперечных женщин, расплачиваются, демонстративно доставая деньги из широких штанин и так же небрежно сгребая сдачу в карманы.

Провинциальные рынки одинаковы во всех Россиях.

Сюда по выходным приходят целыми семьями, с бабушками и дедушками, с детишками в колясках. Получается этакий семейный «выход в свет». Какое удовольствие можно получить таким образом – честное слово, не знаю, но ведь получают.

И только небольшую часть рыночной публики составляют профессиональные покупатели, вернее, покупательницы, а именно – бодрые, чрезвычайно подвижные бабуси с накрашенными сухими губками, вечно перегораживающие своими крупногабаритными задницами и без того узкие проходы меж рядами. Для них рынок – это и клуб по интересам, и информационный центр, и, опять же, место самоутверждения.

Впрочем, что это я развел философию? По нашему дурацкому плану, я должен найти подходящее местечко и заняться зарабатыванием денег, то есть выступить в роли уличного музыканта. То есть рыночного. В моей родной России множество уличных музыкантов, но дома я до этого никогда не унижался, даже если бабок совсем не было. А здесь вот пришлось… С другой стороны, мы в этой России должны работать вроде как «под прикрытием», и то, что я как бы прикидываюсь, здорово раскрепощало.

Женщины, когда изменяют мужьям, тоже обуты не в домашние шлепанцы, нет, большинство измен случается, когда женщина соответствующим образом одета и при макияже, так сказать, в полной боевой раскраске. Вот этот-то макияж и создает некую защитную маску женщины, она как бы работает «под прикрытием» и делает то, что в ином случае никогда бы не сделала. Еще бы! Большую часть грехов принимает на себя маска, макияж, который легко смыть и чувствовать себя совершенно не ответственной за то, что натворила.

Статью что ли накропать? «Роль макияжа в супружеской неверности» или что-нибудь в этом роде. И разместить в Интернете. Тут я вспомнил, где нахожусь и что Интернета здесь может и не быть, кроме того, действовать нужно по плану и так далее…

В общем, я – уличный музыкант. Я играю и пою, Люта собирает деньги с благодарных слушателей, а Костя нас с Лютой крышует. При таком варианте рано или поздно появляется местная братва, которая, как я понял, здесь обладает совершенно легитимной властью, и, так сказать, знакомится с нами. В процессе знакомства Костя проявляет крутость, я получаю заслуженное признание – скорее всего по морде, – а Люта всех наповал очаровывает. Таким образом, мы без особенных проволочек попадаем в низы – это для начала – местного высшего общества. Что и требовалось доказать. Стратег хренов!

Я расстелил полосатый половичок, одолженный нашим хозяином с непременным условием вернуть, освободил от тряпья гитару и поставил перед собой раскрытый портфель, чтобы почтенной публике было

куда бросать монеты. Портфель одолжил, кстати, тот же дед. Люта молча встала за моим правым плечом. На ней был тот же легкомысленный хитон с разрезами по бокам, и, пусть сегодня было не очень холодно, смотреть на Люту все равно было зябко. Хотя, похоже, ради нее сегодня с утречка даже солнце выглянуло, а то я было подумал, что в этих краях всегда пасмурно – ан нет, вон оно, солнышко, скользнуло по струнам теплой ладошкой. Пустячок, а приятно!

Я подстроил инструмент и потихоньку принялся наигрывать старую-престарую городскую балладу. По-моему, эта песня называлась «Десять центов», «Дайм», и сочинили ее давным-давно в Америке, во времена Великой депрессии. Музыка мне очень нравилась, но текста я так нигде и не нашел. Ни русского перевода, ни английского варианта, так что я быстренько сочинил какую-то мало-мальски правдоподобную отсебятину, которую и предложил местной публике. На предмет определения ее музыкальных пристрастий. А вдруг эта песенка здесь не знакома и все подумают, что я музыкальный гений?

Город опустил тяжелый взгляд,Память нашу украл,Что же ты проходишь мимо, брат,Что ж ты отвернулась, сестра?Я стою с гитарой у метро,Я с удачей нынче врозь,Молча подойди и память тронь,В кепку мелкий никель брось.Помнишь, брат, когда-то мы с тобойВместе брали перевал?На двоих патроны, зной и боль,И меня ты товарищем звал.Я, как пес, ловлю знакомый взглядЗа автомобильным стеклом,Бросьте десять центов, я ж ваш брат,Просто мне не повезло.Помнишь, как братались мы с тобой,В хлебе, женщинах и вине,Помнишь запах глины пороховой,Помнишь утром росу на броне?Я как пес ловлю родной твой взглядЗа автомобильным стеклом,Брось мне десять центов, я ж твой брат,Просто мне не повезло… [4]

4

Вольный перевод А. Молокина.

Песенка, видимо, была вполне в местном духе, потому что вокруг меня образовалась небольшая толпа, видимо, блюз, а именно в таком стиле я исполнил «Десять центов», был не совсем чужд этому странному городку, а стало быть, существовала надежда, что ему вообще не чуждо ничто человеческое. В портфель с мягким стуком посыпались мелкие монетки, потом стук сменился тихим звоном. Моя напарница что-то тихо говорила публике, но я не слушал. Все-таки мне было стыдно. Какая-то шустрая бабулька ловко просунулась сквозь сгрудившихся поодаль басисто перешептывающихся подростков и спросила:

– Милок, а ты только в валюте берешь, или в деревянных тоже можно?

Я кивнул, сделав вид, что подстраиваю гитару. Публика развеселилась. Раздались советы, в том плане, что лучше всего натурпродуктом и побольше. Бабулька не растерялась, выудила из пакета фуфырик с чем-то мутным и ловко сунула мне под бок.

– На-кось, милок, взбодрись маленько, а то уж больно грустная у тебя музыка.

– Вот это дело! – одобрили в толпе.

Надо было продолжать, но ничего подходящего почему-то не приходило в голову, кроме идиотской фразы «У меня есть доллар, доллар, чтоб пожрать…». Я мотнул головой, но это не помогло. «…значит, у нас есть доллара два, на выпивку хватит едва…» – глумливо вякнуло где-то в мозгах. Так и побить могут, да еще и гитару сломают. Русское надо что-то, русское, уговаривал я себя и наконец уговорил. Когда-то давно, в другой, не в той, которая «здесь», и не в той, которая «там», а в настоящей России, в доме над крутым берегом, эту песню пела моя бабка, и вот я ее вспомнил…