Злое железо

Молокин Алексей Валентинович

А уж что касается Гизелы, то я вообще не видел эту женщину на своей дороге. Таких, как она, я встречал немало, но всегда их сторонился, не для меня они, такие дамы, ох, не для меня, да и побаивался я их, честно говоря. Жадная у нее душа, у этой госпожи Арней, жадная и неразборчивая. Вон что с Чижиком-Пыжиком сделала!

И я обнял гитару, потому что больше было некого. Ощущая пальцами непривычно мягкие, теплые, словно живые струны, я начал потихоньку играть, пытаясь пусть не сыграть дорогу, так хотя бы просто поймать музыку этого мира. Сейчас я не был музыкантом, не был бардом, я был стареньким транзисторным приемником с привязанными за спиной синей изолентой батарейками, я осторожно нащупывал тоненькими антеннами струн нужную волну, но она все никак не хотела ловиться,

а когда наконец нашлась, я напрочь забыл обо всем, пытаясь удержать ее. Держаться на пойманной волне было и жутко, и весело, словно тогда, когда я, еще совсем сопляк, катаясь на велосипеде, зацепился рукой за автобус – ох и попало же мне тогда. Но я вовремя вспомнил про органные сосны, включил их в музыку, попал наконец в резонанс, и стало немного легче, а потом этот мир наконец услышал и повернулся ко мне лицом. Внезапно в музыку вступили странные местные боги, я узнавал их, вот Иван Подорожник, а вот Талья Памятливая, я позвал их, и они пришли, все шесть запретных невыборных богов. Да и разве могло быть иначе, ведь это их жилы звучали под моими пальцами, еще бы они не пришли! А за их спинами уже маячили несчетные другие, выборные и невыборные, чтимые и совсем забытые. Сколько же богов было в этой странной России? Есть ли среди них истинный, тот самый, единый, животворящий и всесильный? И куда денутся прочие боги, когда он явится?

В музыку, словно в незнакомую речку, осторожно, с опаской вступали мои товарищи, сначала по колени, потом по грудь, и вот уже река понесла, закрутила их и выбросила на остров, где стоял я с гитарой, живыми и невредимыми. Костя-герой, браток Гонза, богун Левон, даже старший сержант Голядкин оказался здесь, стоял и истово верил каждому звуку. И все-таки дорога не получалась. Боги и ближние, и дальние заворчали, словно недовольные слушатели, которым обещали звездное чудо, а подсунули дешевую фанеру, и струны моей гитары отозвались тревожным рокотом. И тогда уставшие ждать боги решительно втолкнули в музыку двух испуганных женщин – Люту и Гизелу.

Мои полуаймы-обочницы мелкими шажками подошли ко мне и стали рядом. Люта справа, а Гизела слева. Ошуюю и одесную. Женщины, словно сомнамбулы, протянули руки над рождающейся дорогой, их пальцы не соприкасались, тонкие и толстые нити-звуки метались от холодных бледных ладоней к раскаленным смуглым и обратно, творя дорожное полотно, волнами падающее мне за плечи, развевающееся за спиной, словно многокилометровая мантия. По навалившейся тяжести я понял, что на дорогу ступили мои спутники. А по бокам дороги словно лес стояли бесконечные шеренги прошлых, настоящих и будущих богов. Боги казались довольными, они все-таки увидели чудо и даже поучаствовали в нем. Наконец руки женщин сомкнулись, обочины сошлись, и дорога кончилась. Все было сыграно.

– Разлетитесь банки-склянки, мы с подружкой лесбиянки! – прокомментировал Гонзик, с удовольствием рассматривая обнявшихся Люту с Гизелой. – Эх, девочки, до чего же я рад, что вы подружились!

И тут же получил по ушам от обочниц. От Люты по правому уху, а от Гизелы, соответственно, по левому, после чего заорал:

– Ну вот, уже и сказать ничего нельзя, сразу в ухо! Вот оно, хорошее воспитание-то!

Я стоял, опустив гитару к ноге, словно карабин с расстрелянной обоймой, и дышал. Хорошее это занятие, дышать, полезное. Неподалеку от меня застыли мои спутники. Выглядели они, прямо сказать, неважно, только Гонза хорохорился, растирая уши. Казалось, что всю эту дорогу им и в самом деле пришлось пройти пешком.

– Похоже, мы куда-то прибыли, – опомнился наконец герой Костя. – Интересно только вот куда.

Толпы богов, окружавшие меня, пока я играл эту дорогу, пропали, сгинули, и только откуда-то издалека доносился глухой разноголосый гомон, словно из театральной раздевалки после спектакля.

– Божий Камень, – тихо сказал богун Левон. – Вот он, Божий Камень!

Прямо перед нами возвышалась огромная светлая скала, поверхность которой казалась источенной червями. Скалу со всех сторон охватывала хлипкая, похожая на редко сплетенную перевернутую корзинку деревянная конструкция, отдаленно смахивающая

на строительные леса. Вершина скалы, в общем-то невысокой, метров пятьдесят от засыпанной каменными обломками подошвы, была неровно сколота, над ней клубилось и мерцало какое-то неопределенное марево. Странно, что вокруг никакого тумана не наблюдалось. Над нами было совершенно обыкновенное вечернее, темно-синее апрельское небо, сквозь которое пока еще робко начинали просвечивать звезды. А вот над вершиной стояло нечто блестящее, похожее на тучку из бриллиантовых комаров. Нимб, что ли, недоделанный?

Под ногами валялись крупные и мелкие каменные осколки. Минерал, похоже, был тот же, из которого состояла скала.

Старший сержант Голядкин неторопливо подошел к камню, осторожно потрогал ближайший деревянный столб, на который опиралась шаткая обрешетка, потом вытащил из подсумка круглую лупу в латунной оправе, всмотрелся и позвал нас:

– Смотрите, здесь что-то написано!

Гладкая белая поверхность скалы, покрытая микроскопическими трещинками-швами, была испещрена тысячами и тысячами надписей. Среди диковинных начертаний слов, иероглифов, арабских закорючек, клинописи, мелких точек-оспин попадались знакомые, выполненные кириллицей и латиницей. Издалека скала, наверное, походила на изуродованный булатный клинок с обломанным острием, воткнутый в землю рукояткой и обметанный паучьими сетями.

– Божий Камень, – почтительно повторил богун. – Вот уж не думал, что когда-нибудь сподоблюсь его увидеть.

И осторожно, не касаясь, провел рукой над поверхностью скалы.

– Чего пишут? Законный камушек, это же какой срок надо отмотать, чтобы столько наколок заслужить! – поинтересовался Гонзик, вразвалочку подходя к богуну. – Есть что-нибудь интересное? Ну там типа «Век воли…»…

Левон посмотрел на него так, что браток аж присел и тотчас же принялся оправдываться, дескать, уж и спросить-то нельзя, и вообще, ежели дорога привела нас к этому покрытому письменами, как матерый рецидивист камушку, то, стало быть, мы непременно должны эти надписи прочитать. А вдруг там обнаружится что-нибудь полезное? Инструкция на предмет того, что делать дальше, рецепт средства для похудения или, скажем, от похмелья. Ну, на худой конец, способ изготовления философского камня.

Браток Гонза явно демонстрировал широкий кругозор и глубокий полет мысли, словно бы оправдывая свое конкистадорское имя «Гонсалес». Хотя, по правде говоря, по доступным мне из художественной литературы сведениям, мыслителей среди Гонсалесов не наблюдалось.

– Рассолом обойдешься. И без философского камня тоже перетопчешься, на фиг он тебе нужен? На гайтане за пазухой носить, что ли? – бросила Гизела, подходя к скале.

– Похоже, на этом камне выбиты имена всех богов, прошлых, настоящих и будущих, – всмотревшись в поверхность камня, сказала она. – Так ведь, Левон?

Тут я вспомнил, что госпожа Арней была дипломированной магисткой. А я-то ее сгоряча в патентованные стервы записал! Впрочем, одно другому не мешает, а наоборот, очень даже способствует.

Богун пошевелил губами, словно вчитывался в непонятные письмена, потом сказал, тихо, словно про себя:

– Скорее уж это разные имена одного бога. Истинного.

– А наши выборные, они что, ложные? А Иван Подорожник и все… остальные? – Обычно такой тихий Голядкин выглядел непривычно возбужденным. Правильнее было бы сказать, что он чуть не плакал. Ведь он верил, верил истово, взаправду, и тут на тебе!

Богун ласково посмотрел на расстроенного старшего сержанта, погладил его по голове, словно маленького мальчика, и успокаивающе прогудел:

– Ну вот, уже губенки задрожали. Не бойся, Степан, не ложные они. Потому как в каждом из них есть частица истинного бога, и в Иване Подорожнике, и в Ааве Кистепером, будь он неладен, даже во мне и тебе. Только в богах эта частичка побольше, чем в обычных смертных, вот потому они и боги. Не ложные они, да только истинный-то один. Вишь, скала-то не целая, а из кусочков собранная, вон трещинки-швы виднеются. Да и то не вся, подними-ка камушек да дай мне глянуть, а то мне нагибаться тяжело, старый стал. И стекло свое тоже дай.