Злой Сатурн
Шрифт:
Рыкачев присел рядом с Андреем, положил ему руку на плечо:
— Ты не обижайся, что я тебе правду-матку выложил. Вот поживешь, сам во всем разберешься. Читай больше, может, что и из книг узнаешь. Я тоже когда-то вроде тебя был. А когда на фрегате «Русь» в Англию ходил, попался мне там список с книги какого-то Мора об острове, называемом Утопия. Где он, этот остров, того не разведал. Но от всего, что я в том списке вычитал, голова у меня пошла кругом. Сравнил с нашим житьем — и ничего похожего нету. Нет там ни богатых,
— Чудно! Словно сказка какая! — удивился Андрей.
— Кто его знает! Но мыслю, что если даже выдумал все этот Мор, то сделал сие от своей доброты к людям и великой веры, что так когда-нибудь будет.
— Не будет! — в голосе Андрея зазвучала уверенность. — Как может такое случиться, когда с испокон веков народ на дворян и крестьян делится. Как их уравняешь? Князь, он князем и будет, а мужик как был холопом, так им и помрет. В государстве людей тьма-тьмущая. Попробуй совладай ими. Только царь с этим делом и может управиться. Он голова всему. Без него гибель и полный разор в стране настанет. Пример сему сами, чай, знаете — Смутное время. Нет! Наврал, должно, тот Мор, в государстве каждому свое место отведено и всех не уравняешь.
— До времени. Добром не захотят поделиться, народ уравняет. Вон Разин как Русь колыхнул, до сей поры его помнят. А Булавин? Сам царь против него выступил с войском, значит, испугался за свой трон.
Рыкачев замолчал, быстро принялся шагать из угла в угол. Еще никогда не видел Андрей своего наставника таким взволнованным. Совершенно новое открывалось ему в этом, обычно немногословном человеке. Без парика, с растрепанными волосами, он походил на какую-то диковинную птицу, сходство с которой усиливал большой хрящеватый нос.
И было в этой птице, лишенной крыльев, что-то такое, что пугало…
— В том списке многих страниц не хватало, а конца совсем не было, — продолжал Рыкачев. — Как на том острове доброй жизни достигли — неизвестно. Может, другой какой путь к свободе имеется, минуя бунт и восстание? — Поколебавшись минуту, Никифор Лукич испытующе взглянул на юношу: — Хочешь почитать? Я из того списка главное переписал. Только никому не показывай, а то быть беде лютой. В четверг верни. У меня тут кое-кто соберется. Люди бывалые. Послушаешь их, может, что и по сердцу тебе придется.
Отодвинув от стены сундук, учитель поднял половицу и вытащил из тайника небольшую тетрадь:
— Возьми. Только спрячь под камзол, чтоб никто не видел.
Дома, поднявшись в свою комнату на антресолях, Андрей зажег свечи в шандале и, вытащив из-под камзола тетрадь, исписанную Рыкачевым по-латыни, погрузился в чтение.
Только после того как пропели в сарае второй раз петухи, он оторвался от рукописи. Отложил в сторону тетрадь. Подумал. Затем снова раскрыл и
Нет! Такого он еще никогда не читал, и ни один преподаватель в академии ни разу даже не сделал намека на это. Вот, например: «Где есть частная собственность, где все меряют на деньги, там вряд ли когда-либо возможно правильное и успешное течение государственных дел…» В свой последний приезд Василий Никитич рассказывал про сенатора, за большую взятку принявшего от тульского оружейника партию неисправных мушкетов. Из-за этого в бою под Ригой погибла рота солдат. Назначили следствие. Сенатор сумел откупиться, а оружейника засекли до смерти. Вот тебе и правда! Выходит, в точку попал Мор!
В четверг Андрей отправился к Рыкачеву. Тетрадка, засунутая под камзол, будто жгла тело, и Татищев с опаской поглядывал на снующих мимо людей, в каждом подозревая соглядатая.
Подходя к Сухаревой башне, Андрей замедлил шаги, насторожился. У входа стояла закрытая карета, окруженная конными драгунами. Вокруг толпились зеваки. Андрей подошел ближе. В это время вооруженные пристава вывели из-под арки нескольких связанных людей. В одном из арестованных Татищев узнал Рыкачева.
Толпа зашумела. До слуха донеслись слова:
— Изменников взяли!
— А може, то шведские лазутчики? Ой! Рожи сколь разбойные!
— Глянь-ко! Энтот-то, в синем кафтане, намедни у меня в лавке говядину брал. Порылся, рыло отвернул и тако мне говорит: «Убойца ты, с живых шкуру дерешь. Мясо-то с тухлинкой, а ты, борода, экую цену загнул!» А где его свежего мяска-то достать, ежели весь скот окрест с голоду передох?
— А все ж, браты, чего они сотворили?
— Да, слышь, собирались царя изничтожить и всех кабальных на волю отпустить!
— На волю? Это гоже! А царя убрать — зазря надумали. Как без его жить?
Все эти разговоры вроде бы не доходили до арестованных. Рыкачев, погруженный в невеселые думы, шел с опущенной головой. Перед тем как сесть в карету, он хмуро оглядел толпу и, увидав Андрея, отвернулся, словно не узнал, но по чуть заметному кивку тот понял: Никифор Лукич послал последний привет…
Когда карета, гремя колесами по бревенчатой мостовой, тронулась, Андрей разглядел в толпе Зосиму. Широкое лоснящееся лицо богослова было бледно от возбуждения, толстые губы кривились в злорадной усмешке.
Уже дома, в изнеможении бросившись на кровать, Андрей вспомнил ухмылку Зосимы, и сразу же пришли на память вскользь сказанные слова Рыкачева о том, что в числе собирающихся у него людей есть один «из вашей братии, обучающийся в академии». Мелькнула неожиданная догадка…
Сжав кулаки, Андрей застонал от боли и ярости.
Через, несколько дней, проходя по двору академии, он столкнулся с Зосимой. Богослов заговорщически подмигнул, но, встретив злой взгляд, съежился, быстро скользнул мимо.