Злой Сатурн
Шрифт:
За этим делом и увидел его Иван Бортников, ввалившийся в избу с дорожной сумкой на плече. Потоптался у порога, сбивая с валенок налипший снег, сдернул ушанку, поискал икону и, не найдя ее, перекрестился в угол, склонившись в земном поклоне.
— Лоб не разбей, богомол, — насмешливо произнес Андрей и пригласил Ивана раздеться: — Сопреешь в одеже, коней еще не скоро подадут!
Скинув полушубок, Бортников присел к столу, тряхнул стриженными в кружок, соломенного цвета, волосами и неодобрительно сказал:
— Пошто оружие готовите? Чай,
— Нам с тобой по таким местам ездить доведется, что без оружия никак быть не можно. Зверь нападет или лихой человек встретится, — чем обороняться станем?
— Нешто в человека стрелять будете? Сие грех незамолимый!
— А по-твоему, голову под топор или кистень подставлять? Ну нет! Я так просто на тот свет не собираюсь. Да ты про это не думай.
Андрей вычистил пистолеты, протер маслом. Собрал, насыпал в стволы порох, вогнал пули и, проверив кремни, отложил в сторону:
— Всякое может случиться! Иной товарищ дрогнет, отступит, а этот, — Татищев тронул рукоять пистолета, — всегда тебя выручит, в обиду не даст.
— Я не отступлю! — горячо откликнулся Иван.
Андрей окинул взглядом щуплую фигуру парня и ободряюще улыбнулся:
— Ты не обращай внимания на мои слова. Мы ведь не в башкирские степи едем. Да и дело наше мирное — земли мерять да карты чертить! — но, вспомнив Строганова, почувствовал, как где-то внутри шевельнулась тревога. Он нахмурился, и чтобы не выдать себя, начал проверять дорожный мешок.
Во дворе хлопнула калитка, послышался скрип снега на крыльце, и в распахнувшейся двери, в клубах морозного воздуха, появился Санников, хмурый, чем-то встревоженный.
Бортников при виде учителя вскочил с лавки, поклонился.
— Сиди! Не в школе, чай, — махнул рукой Федор и, скинув с плеч теплый кафтан, со злостью швырнул его в угол.
— Что с тобой? — удивился Андрей, здороваясь с другом. — Никак, опять выпил?
— Был грех! Я уж и дорожку к целовальнику стал забывать, а нынче душа не выдержала!
— Да ты хоть толком скажи, в чем дело.
— Мастер турчаниновский приезжал. По какому делу — не знаю. Только Василий Никитич тому посланцу от ворот поворот сделал. «Езжай, — говорит, — к хозяину и скажи: ежели он по-прежнему будет утаивать выплавку меди и не платить должного налога, то и мы ему помощи никакой оказывать не будем». Мастер спорить с господином начальником не посмел, а в канцелярии всячески меня обругал нехорошими словами. «Вы, — говорит, — приказные крысы, только перьями строчить мастера, а толку от вас как от безрогой кобылы». Ты когда-нибудь рогатую кобылу видел? То-то! И я не видал.
До того распалился тот мастер: «Вот обождите, — говорит, — ужо как ваш завод к моему хозяину перейдет, посмотрю я, как вы под моим началом плясать станете!» Шибко это меня задело. Особливо «кобыла безрогая». Поднялся я со скамейки, а он, видать, с перепугу шарахнулся, о порог споткнулся да вниз по лестнице харей все ступеньки и пересчитал. Вскочил, кровь по морде размазывает и вопит по-дикому:
Андрей сокрушенно покачал головой:
— Когда образумишься только? Эдак и до худого докатиться можно.
— Тоска смертная меня мучит. Каждый день все одно… Мне бы на белый свет хоть одним глазком взглянуть. А то всю жизнь возле Уктуса да Екатеринбурга трешься.
— Подожди. Вернусь через год, отпросимся на Колыванские заводы, а то и в Даурию махнем. Новые места, новые люди, тосковать некогда будет.
— Хорошо бы. Только ждать больно долго, — Санников посидел еще немного, стал собираться: — Счастливой дороги вам. Скоро возок подъедет. Сенька-конюх при мне пошел коней запрягать.
Федор вышел на крыльцо. Постоял, с грустью посматривая на низенькие, присыпанные снегом избенки слободы, и решительно отправился в крепость, чтоб отсидеть в холодной избе за свою дерзость.
Капитан Берлин, которому Андрей по приезде вручил письмо Василия Никитича, стал в тупик. Целый день тяжело вздыхал, пока наконец не решил, как выйти из положения. Приодевшись и прицепив к боку золоченую шпагу, отправился к самому Строганову, по счастью, явившемуся из Соликамска в Пермское горное начальство. Вернулся домой поздно, веселый и чуть под хмельком. Старый барон, внимательно выслушав Берлина и прикинув в уме, что сей чиновник горного ведомства будет еще полезен, угостил его и пообещал приструнить беспутного сына.
Пока не сошли снега, Андрей безвыездно просидел в Егошихе. Собирал и выправлял уже готовые карты приписанных к заводу угодий. Уже вырисовывалась общая картина прикамских земель. Однако много оставалось белых пятен на составляемой генеральной ландкарте. Конца работы не было видно. А тут поступил именной указ Василия Никитича, по которому пришлось временно вступить в правление Пермского начальства. «Поскольку работа там запущена из-за недостатка знающих людей», — как отмечал в указе начальник Сибирского горного ведомства.
Настали беспокойные дни. Снова начались разъезды. В одном месте шло плохое железо, требовалось проверить правильность составления шихты, в другом — разобрать тяжбы между заводчиками, в третьем — выделить сенокосы или лесные угодья. Каждый такой выезд Андрей, помня советы Василия Никитича, использовал для геодезических съемок. Бортников, оказавшийся искусным чертежником, постепенно заполнял белые пятна на карте.
Наконец дела потребовали выезда в Соликамск. С большой неохотой собрался Андрей в дорогу. И хотя Берлин клятвенно уверил, что со Строгановым все улажено, тревожное чувство не покидало молодого Татищева.