Злые игры. Книга 1
Шрифт:
— Еду в Нью-Йорк, — заявила Энджи миссис Викс, когда они в очередной раз ужинали у той на кухне.
— Когда? — спросила миссис Викс, с наслаждением подгребая ложкой остатки соуса для спагетти. — И зачем?
— По делам, — ответила Энджи, не моргнув под ее пристальным, пронизывающим взглядом.
— Не знала, что у тебя есть дела в Нью-Йорке.
— Есть вот.
— Что за дела?
— Такие же, как и тут. Дома.
— Да ну? Надеюсь, ты не собираешься с ним встречаться, а?
— С кем с ним? — как ни в чем
— Не пытайся сменить тему, — отпарировала миссис Викс.
— Ну, — проговорил Малыш, — ты нисколечко не изменилась.
— Врунишка! — отмахнулась Энджи. — Я уже женщина в возрасте. Мне целых тридцать два.
— Боже, какой ужас! Хотел бы я, чтобы мне тоже снова было тридцать два.
— А тебе сколько, Малыш?
— Сорок пять.
— Ну, ты прекрасно выглядишь. И ты изменился.
— Да уж надо полагать, — рассмеялся Малыш. — Я ведь не в возрасте, я уже почти старик.
— Чепуха, — возразила Энджи, — у тебя потрясный вид. Когда я сказала, что ты изменился, я имела в виду, изменился к лучшему.
— Вот как?
— Да. Ты выглядишь… ну, как большой босс. Стал более холеным. Более уверенным, спокойным. Хорошо, тебе идет. — Она улыбнулась ему.
— Спасибо. А я действительно большой босс. Банк теперь подо мной. Я председатель.
— Я знаю. Читала об этом. Рада за тебя, Малыш. Поздравляю. Ну и как, нравится?
— Очень нравится, — без притворства ответил он. — Я люблю эту работу. Но дожидаться пришлось очень долго. Да и сейчас есть… скажем так, кое-какие проблемы.
— В самом деле? Какие?
— Н-ну… отец немного выбил из-под меня… из-под нас почву. Сделал Шарлотту одной из наследниц. Теперь она когда-нибудь получит половину банка. Фредди придется владеть им наравне с ней.
— О боже, — проговорила Энджи.
— Вот так. Ловкая работа.
— Как она сейчас?
— Кто? А, очень мила. Приятная девочка. Не думаю, что у меня из-за нее будут какие-нибудь трудности. Она очень стремится во все вникнуть, делать все так, как я говорю…
— Прекрасно. Она хорошенькая?
— Да, очень хорошенькая. Но еще по-детски, не взрослой красотой.
— А как остальные?
— Георгина превратилась в настоящую красавицу. Очень необычное лицо, и страшно высокая. Макс, как и следовало ожидать, на редкость обаятелен. Не по годам развитой. Вот он вызывает во мне настороженность. Этим летом я застал его в беседке с Мелиссой.
— Малыш! Ему же сейчас всего… сколько?
— Тринадцать.
— А Мелисса — это твоя младшая дочка?
— Да. Самая младшая.
— Она родилась… уже после того, как мы расстались?
— Да.
Они замолчали. Энджи разглядывала Малыша. Она сказала правду, он действительно выглядел теперь
— Ну а как ты? — спросил он. — Надеюсь, процветаешь?
«Как мило, — подумала она. — Считает, небось, будто все свое благополучие я создала только на том чеке, что с такой готовностью приняла тогда от его отца».
— Да, процветаю, — ответила она.
— И в какой сфере?
— Недвижимость.
— Вот как? Крупный воротила мисс Бербэнк?
— Ну… не то чтобы воротила. Но дела идут отлично.
— Прекрасно. Рад слышать.
Они снова замолчали. Потом он вдруг произнес:
— Я соскучился по тебе, Энджи. Очень соскучился.
Она взглянула ему в глаза: совсем не измаслившиеся, такие же голубые, как когда-то, наполненные легкой грустью, смотревшие на нее как и прежде, — и время вдруг повернулось вспять, она почувствовала, что ей снова только восемнадцать лет, что она снова сгорает в нетерпении от жажды любви и удовольствий и ничего другого ей не надо; и она проговорила:
— Я тоже, Малыш. Я тоже по тебе соскучилась.
Наступила долгая пауза; Энджи прекрасно понимала, чем сейчас занят Малыш: он соображал, взвешивал, прикидывал — стоят ли возможные радости сопряженных с ними опасностей, риска, боли; она сознавала, что, если в ней есть хоть что-то хорошее, она должна облегчить Малышу эти страдания, встать, сказать, что ей пора идти, что она была рада с ним увидеться и что, когда она будет в Нью-Йорке в следующий раз, неплохо бы встретиться снова. Она должна была подумать о нем, о его семье, его детях, о том, как мучительно для него сейчас сделать выбор, который показался бы ему правильным, подумать о его новом общественном положении — ведь возглавлять банк очень и очень непросто, это огромная и постоянно давящая ответственность. «Если я действительно люблю его, — подумала она, — я должна вскочить, немедленно уйти, раз и навсегда, и оставить его в покое».
Но было уже поздно, он ее опередил, заговорил сам, первым, и произносил теперь эти смертельно опасные слова, не слова, а приговор: «Может быть, у тебя найдется время и мы поужинаем как-нибудь вместе…» — и она была уже бессильна что бы то ни было сделать, как-то сопротивляться; больше того, ей абсолютно не хотелось даже пытаться оказывать такое сопротивление, поэтому она просто улыбнулась ему и ответила — голос ее при этом дрогнул, она мысленно выругала свой голос за то, что он подвел ее, предал, выдал ее чувства: