Злые обезьяны
Шрифт:
– И вас не тревожит, что приходится убивать людей?
– Обычно нет. Я же не офицер полиции. В смысле, копам приходится иметь дело с разными людьми. Бывает, защищая закон, они должны взяться за ребят, которые не так уж и плохи. Я понимаю, тут есть из-за чего испытывать угрызения совести. Но типы, которых преследуют «Злые Обезьяны», не вызывают смешанных чувств.
– А человек, за убийство которого вы были арестованы, мистер…
– Диксон, – подсказывает она. – Он не был злой обезьяной.
– Нет?
– Он
– Тогда почему вы его убили?
Она качает головой:
– Я не смогу вам этого объяснить. Даже если бы решила, что вы мне поверите, это не имеет смысла, если не рассказать сперва обо всем остальном. Но история слишком длинная.
– У меня сейчас нет никаких дел.
– Нет, в смысле, история на самом деле длинная. За утро я, наверное, смогла бы дать вам пролог, а чтобы добраться до конца, понадобится несколько дней.
– Вы осознаете, что задержитесь здесь?
– Конечно, – говорит она. – Я убийца. Но это не повод тратить на меня ваше время.
– Вы хотите рассказать свою историю?
– Думаю, какая-то часть меня хочет. В смысле, мне же не обязательно было упоминать при копах о «Злых Обезьянах».
– Что ж, если вы готовы говорить, то я готов слушать.
– Вы просто решите, что я чокнутая. Вы, наверное, уже так решили.
– Я стараюсь не делать поспешных выводов.
– Это не поможет.
– Почему бы нам не начать, а там посмотрим, как пойдет? – предлагает доктор. – Расскажите, как вы впервые связались с организацией. Как долго вы работали на них?
– Около восьми месяцев. Меня завербовали в прошлом году, после того как рухнули башни Всемирного торгового центра. Но все началось задолго до того. Впервые я пересеклась с организацией еще подростком.
– И как это случилось?
– Я впуталась в операцию «Злых Обезьян». Так многих и вербуют: они оказываются не в том месте и не в то время, увязают в операции, и даже если на самом деле не понимают, что происходит, но показывают потенциал, организация берет их на заметку. Позже – спустя дни или годы – появляется вакансия, и «Новая Кровь» наносит им визит.
– Значит, расскажите мне о той операции, в которую вы вмешались.
– Ну, все началось, когда я догадалась, что школьный уборщик был Ангелом Смерти…
Дурное Семя, или Новый взгляд на Нэнси Дрю
– Осень тысяча девятьсот семьдесят девятого. Мне было четырнадцать, и меня отослали жить с дядей и тетей.
– А где вы жили до этого?
– В Сан-Франциско. Хейт-Эшбери [1] . Родные пенаты Чарли Мэнсона.
– И почему вас отослали?
– Чтобы меня не убила собственная мать. Весь год мы с ней
1
Хейт-Эшбери – район в Сан-Франциско, штат Калифорния, названный по пересечению улиц Хейт и Эшбери. Знаменит тем, что в прежние времена здесь жили хиппи, музыканты и художники, сейчас это скорее туристическое место, но дух прежней свободы в нем сохранился.
– Из-за чего вы ссорились?
– Обычные дела. Мальчики. Наркотики. Я ночи напролет зависала с друзьями. А тут еще и мой брат. Отец сбежал за несколько лет до этого, и, чтобы содержать нас, мама вкалывала по двенадцать часов в день. Она ненавидела свою работу, а мне приходилось присматривать за Филом, чего я терпеть не могла.
– Сколько лет было Филу?
– Десять. Десятилетний умник. То есть он вполне соображал, что не надо пить отбеливатель или поджигать квартиру. Плюс был реально замкнутым пацаном, дайте ему книгу, и он несколько часов просидит тихонько. Это и была одна из причин, почему я не хотела приглядывать за ним: не на что было глядеть. Все равно что быть нянькой для камня. Так что вместо этого чаще всего я вытаскивала Фила из дома, оставляла его где-нибудь, уходила по своим делам, а потом возвращалась и забирала. И если мама оказывалась дома раньше или звонила с работы с проверкой, я просто сочиняла историю, будто бы водила Фила в зоопарк на пятьсот двадцать третьей улице, а он подтверждал, потому что иначе я грозила продать его цыганам.
Это отлично прокатывало какое-то время, но в конце концов моя мать фишку просекла. Один раз я привела Фила домой после девяти вечера, а она знала, что зоопарк так поздно не работает. В другой раз меня поймали на краже в музыкальном магазине, а когда отпустили, библиотека, в которой я оставила Фила, уже закрывалась. Один из библиотекарей нашел его среди стеллажей и доложил о потерявшемся ребенке.
Вот после этого мы с матерью объявили друг другу войну. Она начала называть меня «дурным семенем» и говорить, что я вся в своего никчемного отца. Теперь-то я ее не виню – на ее месте я тоже нашла бы парочку обидных слов, но в то время я была вся такая: «Алло, я не просила младшего брата и не вызывалась замещать мамулю, а если думаешь, что я дурное семя, то подожди чуток, я тут занята, оправдываю прозвище».
– Вы говорите, что доходило до физической расправы.
– Да. В основном оплеухи и таскание за волосы. И я отлично давала сдачи. Мы с ней были примерно одного роста, так что это было не то чтобы жестокое обращение. Скорее, возня. Хотя у мамы было больше гнева, чем у меня, и она частенько хваталась за оружие: ремни, посуду, все, что было под рукой. И, как я уже говорила, я могла дать сдачи, но перспективы у этого были нездоровыми.
– А что насчет вашего брата? Какие у них были отношения?
– О, она любила Фила. Разумеется. Он же был неприхотливым ребенком.
– Она как-то показывала свою любовь к нему?
– Она не швыряла в него тарелки. Кроме того, я не знаю, может быть, разок поцеловала в лоб. Я не завидовала, если вы об этом. Меня в их отношениях беспокоило только то, что приходилось торчать рядом с братом. Она ожидала, что я буду ему помогать, даже когда сама была дома, что казалось совершенно бессмысленным. У нас была уйма ссор из-за этого.
– И после очередной ссоры вас отослали?