Змееборец
Шрифт:
Пан караульный старшой пошел взглянуть, что там за Эльрик де Фокс такой. И поинтересовался у незваного гостя, по какому такому срочному делу принесло его к ее величеству в неподходящее время. Получил в ответ излишне резкое:
– Ваша задача доложить обо мне, а не задавать вопросы!
И собрался уже послать наглеца куда подальше, да только что-то стало с этим де Фоксом не так. Что – не разберешь, но жутью от него такой повеяло, впору или стрелять, или бежать и прятаться.
Старшой рот захлопнул, шагнул назад, и проворчал лишь:
– Я-то доложу…
Развернулся
А гвардейцы остались.
Что-то вроде тонкой ленточки, примерно в руку длиной, скользнуло на землю с запястья де Фокса, перетекло по светлым камням и исчезло в снегу за кругом неровного факельного света.
Змея?! Ночной гость принес с собой живую змею?
И ясно стало, что это не просто человек, что он жрец или гадатель – нездешний, явившийся в столицу из какой-то глуши, может, даже, из самой Венедии. Там, говорят, еще остались жрецы, умеющие… разное, во что здесь, в Удентале, верят, разве что спятившие старики в убогих поселках.
Нынешние жрецы Многогранника, что они могут? Только вымогать из прихожан все новые и новые жертвы, да запугивать смешными угрозами тех, кто давно уже смеется над ними и над их выдуманным могуществом. Но это нынешние… а есть ведь и другие. Древние. Говорят, что бессмертные. Те, кто знается со змеями, совами и нетопырями, те, кому послушны лесные духи, к кому прислушиваются сами Боги, удалившиеся на покой. Старые жрецы.
Такие, как ее величество королева.
Такие, как Ярни Хазак, убитый и восставший из пепла.
Стоять у ворот, вдвоем, но будто бы один на один с застывшим в полной неподвижности жрецом, становилось все страшнее. Все равно как стеречь домовину в святом месте. Покойнику, известное дело, нужно, перед тем как в землю лечь, ночь под звездами провести, чтобы путь свой ясно увидеть. И следует его в эту ночь охранять, чтобы не вышел в дорогу раньше времени, целиком, вместе с мертвой плотью.
Плоть, она же душу вверх не отпускает, держит. Тяжелая она. Холодная. И тот, кто во плоти из гроба встает, он тоже холодный… тяжелый. Злой очень, от безысходности, от того, что путь в небо ему закрыт. Давит такой мертвец живых людей, от злобы своей других себе подобными сделать хочет. Жутко у открытой домовины ночью бдеть: а ну как встанет сейчас покойник, да пойдет к тебе, руки поднимая…
Вот и у ворот этим вечером так же жутко было. Хоть и закрыты ворота – решетка кованная, прочная, вся цветами да птицами изукрашенная – а все равно, жутко. Как будто человека с той стороны, пожелай он войти, никакие запоры не остановят. И что будет, когда он войдет – о том лучше и не думать.
Ее величество почивать ложилась поздно. Любила королева, когда стемнеет, выйти в сад, и прогуливаться до полуночи, а то и дольше, чуть не до самого рассвета. Погода или непогода – прекрасная королева лишь улыбалась, когда фрейлины ахали, мол, дождь проливной на улице, или снегопад, накидывала на плечи плащ, или куталась в меховую шубку, и отправлялась гулять.
Сопровождали ее всегда четверо гвардейцев,
Вот и этой ночью ее величество бродила по садовым дорожкам, тонкими пальчиками прикасаясь к озябшим, голым веткам деревьев, и напевала что-то на неведомом языке, десятиградском, наверное. Голосок у королевы был такой дивный и нежный, что летом соловьи слетались поближе, чтобы послушать, как она поет. Ну, а зимой, понятно, певчих птичек в саду не было, они же, как музыканты бродячие, к холодам все на юг тянутся. В тепло.
И вместо птички, свесившись с холодной, обледеневшей ветки, свалилась прямо на руки королеве змеюка!
Гвардейцы повели себя правильно. Не стали кидаться, вообще не стали дергаться, если змея ядовитая – упаси боги ее напугать. Командир караула только и попросил шепотом:
– Не двигайтесь, моя королева. Не двигайтесь. Сейчас я эту тварь…
Рукой в перчатке поймать змею за голову, чтобы не укусила – это не так уж сложно. Зимой-то, в холода такие, змеи медленные должны быть. То есть, мор их рази, спать они должны зимой! Но раз уж эта проснулась…
– Не надо, – изменившимся голосом произнесла королева, распахнула шубку и спрятала змею на груди, – все в порядке, господа. Этот змей не опасен.
И стремительная, легкая – такой становилась ее величество во время любимых своих ловчих забав – развернулась, направившись прямиком к дворцовым воротам.
Анласитка? Как же! Для придворных, тем более, для тех гвардейцев, кто удостоен был чести сопровождать королеву на уединенных ночных прогулках, давно уже не было секретом, что ее величество – истинная жрица Многогранника, и что сама Тамана, богиня любви, покровительствует ей во всех делах.
Странная это была встреча. И, вроде бы, мастер Серпенте ожидал, что так и будет. И Легенда, вроде бы, тоже ждала его, и знала, кого увидит. Но… вот так, на границе между вечером и ночью, разделенные решеткой ворот, как будто по разные стороны жизни…
– Мастер Серпенте?.. – голос Легенды прозвучал так, как будто ей перехватило горло.
Вместо ответа десятиградец поклонился королеве. Ниже, чем привык. И гораздо почтительнее, чем привык. Поклон был данью восхищения красоте, но отнюдь не знаком уважения к ее величеству.
А Дхис, выбравшись из-под пышного воротника королевской шубки, уже скользил по рукаву, и Легенда подняла руку, чтобы змей не упал на каменную дорожку, и мастер Серпенте, оказавшись вдруг рядом с воротами, поймал ее пальцы. Дхис обвился вокруг его запястья, хвостом удерживаясь за руку Легенды. Обручальная змея, деревянный браслет, как на эльфийской свадьбе.
Эльрик сбросил личину. Но, несмотря на предусмотрительно надетую маску, гвардейцы у ворот дрогнули и подались назад. А вот те четверо, что пришли с Легендой, наоборот подались вперед. Защитить свою госпожу.