Змееносец

Егин Михаил

– Вы мне нисколько не отвратительны. Может быть, через какое-то время я сам дозрею до того, чтобы принять вашу точку зрения. Если это, упаси боже, как-то затронет меня лично.

При этих словах лицо гостя слегка изменилось. Возле глаз, прикрытых тяжёлыми веками, появилась сетка морщин, означающая сдержанное веселье.

– Приятно, когда человек умеет видеть две стороны медали.

Кагарлицкий не смог сдержать улыбки.

– Вы мне льстите. Да, вы правы, давайте о наших двоих убиенных. А вы не голодны?

– Голоден.

–

Тогда подождите, сейчас я вам бутерброд сооружу.

– Почему двоих убиенных? А не троих?

– Потому что я люблю точность. Но погодите, сначала бутерброд. Пока пейте чай.

В то время как гость осторожно отхлёбывал мелкими глотками обжигающую жидкость, Кагарлицкий подошёл к шкафчику, достал оттуда медицинский скальпель, потом открыл холодильник и извлёк из него палку сухой колбасы. Хозин молча смотрел, как патологоанатом кромсает колбасу скальпелем и раскладывает на квадратном куске тостового хлеба в шахматном порядке.

– Вы не подумайте, – торопливо пояснил Кагарлицкий, – я этими скальпелями никого не резал. Просто позаимствовал, так сказать, с работы. Не люблю тупых ножей. Терпеть не могу.

– Жена и дети тоже скальпелем колбасу режут?

– Конечно. Я же говорю – привыкли. Держите.

– Спасибо.

Гость взял бутерброд и начал жевать. Второй Кагарлицкий начал делать себе.

– И я с вами перекушу. Вот. Удивительно, как мы, русские люди, любим обсуждать все вопросы именно на кухне. У меня в старой квартире был паркетный пол, так вы подумайте, в какой комнате он был весь истёрт к тому моменту, когда я наконец-то накопил деньги на капитальный ремонт? Правильно – на кухне.

– Это не только русская привычка. Так во всех странах.

– У них за бугром всё иначе, если верить телевизору.

– Смотрите его меньше. Человеческая психология везде одинакова. Обсуждать серьёзные вопросы – значит тратить нервы. А стресс лучше заесть.

– Справедливо. Ладно, давайте заедать стресс. По поводу двух покойников: это про Федотенко и женщину. Забыл фамилию.

– Емельянова.

– А? Возможно, Емельянова. Я фамилий-то не запоминаю.

– А почему Федотенко запомнили?

– Потому что полицейский, который ко мне приезжает, такой – со сломанным носом и квадратной челюстью, упомянул, что этого… м-м-м… так сказать гражданина судили за педофилию. Когда я про такое слышу, я склоняюсь к вашей мысли о необходимости смертной казни. Гадость какая. Вот и запомнил я этого Федотенко.

– А первый? Дирижёр Бишин?

– Тот, которого из ямы-то достали? А он дирижёром был? Не знал. Надо же. Присмотрелся бы к рукам.

– В отчёте, который для меня подготовил аналитик, находка его тела отмечена как первый эпизод в серии убийств. И на это указали вы.

– Ваш аналитик, удавил бы его, начал подгонять результат под задачу. Я указал на ВОЗМОЖНОЕ сходство нанесённой раны на теле дирижёра с теми, что обнаружились на телах Федотенко и Ермолаевой. Или Емельяновой, как её…

– Поясните.

–

Всё просто. Мужчину нашли в яме с арматурой. Чёрт их дери, кстати, градоохранителей наших – как какую-то старую халупу в центре сносят – вой до небес, хотя там со стен уже кирпичи людям на голову сыплются, а как в парке ямы со строительным мусором – так ничего. Но это так, крик души. Падая в яму, покойный вполне мог напороться на прут. Вполне мог. И рана от железного прута крайне схожа с той, которую обнаружили на теле Федотенко и Ермолаевой. Любопытно, крайне любопытно было бы взглянуть на то, чем они были нанесены. Когда поймаете убийцу, поищите эту штукенцию. Мне она очень интересна, посмотреть хочу, хоть на фото.

– Если бы он свалился в яму и напоролся на прут, его бы так и нашли с торчавшим в шее прутом. Но, судя по фотографиям, он просто лежал на этой стальной паутине.

– Ах, какой вы! А ещё следователь! Пардон, оперативник. А если рана была не смертельной? И он с этого прута смог слезть? А потом кровь хлынула, и сил выбраться из ямы у него не хватило. Не подумали об этом?

– Подумал, – медленно произнёс Хозин, смотря поверх плеча собеседника. – Однако рана была глубокой. Любой человек, напоровшись на такую арматуру, умер бы сразу.

Патологоанатом жалеючи посмотрел на собеседника.

– Эх, Виктор Геннадьевич, Виктор Геннадьевич… Я за годы вскрытий на такое насмотрелся – когда рассказываю, никто не верит, за баечника принимают. Потому и не люблю рассказывать. У каждого из нас такой порог выживания – только диву даёшься. Ну не любит человек умирать. Тяжело умирает. Привозят, бывало, бабульку, которая под грузовик попала – всё переломано: рёбра, суставы, одна рука в фарш, нога вывернута. Так она на адреналине ещё приподняться сумела и клюку свою метнула в сторону машины. Сам на видео видел, словам бы не поверил. Так то бабка за восемьдесят. А дирижёр – наш ровесник.

– Может, он хотел умереть.

– Странный способ самоубийства – в парке прыгать в заснеженную яму на железные прутья.

– Вы меня не поняли. Может, он просто хотел умереть и отказался бороться за жизнь.

– Тогда бы так и остался с прутом в горле. Беспредметная дискуссия. Кроме того, вряд ли кто-то согласится просто так помирать в грязной яме. Глупо слишком.

– Люди разные бывают. Но я согласен с вами – такая версия не исключена. Значит, номер один под вопросом?

– Под вопросом.

– А Федотенко и Емельянова?

– Здесь всё просто: проникающее ранение, колотое, довольно глубокое. Удар нанесён в обоих случаях сзади, как теоретически могло быть и в случае с дирижёром, в том случае, разумеется, если это всё-таки было убийство. Удар один, сильный и точный. Видно, что человек тренировался и отточил движение. Действовал хладнокровно. Рост – около 170–175 сантиметров. Сужу по углу удара. Был ниже Федотенко и примерно одного роста с Ермолаевой.

– Емельяновой. Не баскетболист он.