Змееныш
Шрифт:
Раздетый донага, Люгер почувствовал себя донельзя уязвимым, хотя ему к той минуте должно было быть все равно. Между тем обитатель подземелья принялся поглаживать его, тщетно пытаясь возбудить и, по-видимому, от этого все сильнее раздражаясь.
Стервятника душили отвращение и ненависть, а человечек вскоре пришел в неистовство. Слюна текла из смердящего рта и капала на Люгера, а потом мерзавцу вздумалось поцеловать его, и, едва не задохнувшись от зловония, Слот сделал единственное, что ему оставалось: ударил своего мучителя головой.
Завопив от боли и ярости, палач отшатнулся. У него был разбит
– Эти болваны плохо тебя привязали. Я займусь с тобой любовью после, когда ты поймешь, что я твой самый близкий друг. Ведь именно я прекращу твои страдания.
Откуда-то из-за спины он вытащил длинную иглу и с улыбкой загнал ее под ноготь указательного пальца на правой руке Стервятника.
Так начался двенадцатичасовой кошмар, по завершении которого Люгер остался жив только благодаря присутствию мокши.
Он совершенно не чувствовал боли, однако безнадежность, страх и унижение терзали его душу, пока инструменты терпеливого и умелого палача терзали тело. Самым мучительным было то, что он видел свою изуродованную, окровавленную, обугленную плоть и сознавал, что в лучшем случае навсегда останется калекой, а в худшем – просто умрет от потери крови.
Спустя несколько часов после начала пытки у него были вырваны ногти на обеих руках, обожжена грудь и отрезано правое ухо. Обитатель подземелья выполнял свою работу с явным наслаждением. Люгер понимал, что нужно притворяться, иначе конец наступит очень скоро, и вместо стонов принялся издавать дикие вопли. Впрочем, это не слишком облегчило его участь.
Когда у него были сожжены ступни обеих ног и выбиты передние зубы, в камере снова ненадолго появился герцог. Брезгливо морщась от дурного запаха, он вполне светским тоном осведомился, не появилось ли у Люгера желание поведать о содержимом дипломатического багажа советника Гагиуса.
Даже если бы Слот хотел, он не мог бы сказать об этом ни слова. По-видимому, на Блуденса произвела впечатление его почти невероятная выдержка.
– Отруби-ка ему одну руку, – приказал он палачу и пожелал лично присутствовать при ампутации.
Человечек с вдохновением взялся за дело, но использовал вместо топора ржавую пилу.
Он перепиливал кость поблизости от локтового сустава в течение четверти часа. На протяжении этого времени Люгер познал горький вкус безнадежности. Лишившись руки, он терял даже призрачную надежду вырваться из плена и отомстить. Стойкость, истинная или показная, утратила всякий смысл. Он рассказал бы Блуденсу все, что знал, если бы того интересовало хоть что-нибудь, кроме неизвестных самому Слоту обстоятельств бесследного исчезновении советника.
Когда часть руки была отправлена в корзину, а палач начал прижигать рану, чтобы из нее не хлестала кровь, на глазах Стервятника против воли выступили
Но отсрочки не предвиделось. На последующие три-четыре часа он погрузился в огненно-багровый удушливый туман и несколько раз терял сознание. Блуденс приходил еще раз, а может быть, у Люгера начались галлюцинации. Во всяком случае, Слот слышал, как герцог приказал отрезать ему язык, но не трогать оставшуюся руку, дабы он мог что-нибудь написать. Впрочем, в его признание Блуденс, похоже, уже почти не верил. Неуступчивость искалеченного пленника не на шутку задевала палача, который изо всех сил старался угодить своему герцогу.
Он разжал челюсти Стервятника при помощи стального прута, а затем щипцами откусил ему язык. Слот чуть не захлебнулся кровью. Она быстро наполнила непривычную и невыносимую пустоту во рту.
В глазах померкло, но даже абсолютная тьма не принесла избавления от муки. Воображение рисовало то, чего не могли узреть слезящиеся глаза. Оно продолжало свою страшную работу еще очень долго: Люгер уже видел себя немым обрубком, обреченным провести остаток жалкой жизни где-нибудь на герцогской псарне…
Он был на волосок от смерти, и рассудок его едва не помутился. Тем не менее земмурское колдовство не помогло ему. На этот раз рыцари-призраки не явились из запредельности, чтобы спасти его, – врата красной преисподней остались закрытыми, – а мокши притаился до поры, возможно, сожалея о своем неудачном выборе и об участи, постигшей никчемное тело…
В конце концов, когда Люгером уже овладело предсмертное безразличие, чем-то схожее с оцепенением, палач выдавил ему левый глаз, сжег волосы на голове и отрубил правую ногу выше колена.
Слот медленно падал в бездонную черную пропасть – словно возвращался в колыбель, из которой некогда вышел бессознательным младенцем. Приближалась смерть – отвратительная, грязная, бесконечно унизительная, и воля была парализована, ибо существование означало только одно: непрерывное страдание. Поэтому Стервятник хотел умереть.
Он лежал на пыточном столе и ждал смерти, с которой прекратилась бы невыносимая жизнь. Вскоре он потерял сознание.
Палач чувствовал себя совершенно разбитым после многочасовой утомительной работы. Он впервые видел человека, перенесшего такие пытки и не выдавшего интересующих герцога сведений. Экзекутор настолько устал, что даже отказался от своих гнусных посягательств, отложив их на более позднее время.
К тому же было более чем вероятно, что гнев Блуденса, когда-то приказавшего вырвать ему ноздри, падет и на его голову. Поэтому он возненавидел свою последнюю и на редкость упрямую жертву сильнее всех предыдущих, а их через его руки прошло немало.
У него хватило сил в одиночку оттащить полегчавшего на треть
Стервятника в темный угол камеры. Он не смел нарушить приказ Блуденса и убить пленника. Оставалось надеяться, что тот сам сдохнет до наступления утра. Таким образом экзекутор рассчитывал избежать неблагодарной работы, а заодно и наказания.