Змеи, драконы и родственники
Шрифт:
— То есть умом Россию все-таки не понять? — упавшим голосом уточнил Ганс.
— Россию — особенно, — подтвердил маленький полиглот. — О! Майор! Кажется, я вас могу порадовать.
Дело в том, что глазастый Хруммса не зря числился членом Союза наблюдателей. Во всяком случае, наблюдательности ему было не занимать. И именно он заметил в кустах на обочине дороги легкое шевеление. А вглядевшись пристальнее, обнаружил прячущегося человека.
Если бы здесь был Салонюк со своей командой, то он наверняка признал бы в этом нелепом существе родственника тех самых
Папуас трясся от страха, но убегать не собирался, а с интересом разглядывал грозный танк, высунув нос из густых зарослей.
Хруммса принял решение:
— Герр майор! Прикажите остановить танк! В тех зарослях есть человек!
Морунген приободрился и скомандовал:
— Клаус, стоп машина! Всем быть готовыми к бою!
— Начало так и располагает к сотрудничеству — буркнул себе под нос переводчик. А вслух закричал что-то на абсолютно непонятном Дитриху языке, обращаясь к прячущемуся. И жестами стал подманивать его поближе.
— Что это еще за тарабарщина?
— Местный диалект, не обращайте внимания. Судя по всему, это здешний житель, и возможно, он знает про ваши Белохатки.
Тем временем папуас храбро вылез из укрытия и двинулся навстречу танку.
Его смуглая кожа, резная палочка в носу, небольшой рост и юбочка из перьев и листьев произвели фурор в рядах немецких военнослужащих. Клаус не отрывался от смотрового отверстия и, не стесняясь в выражениях, комментировал увиденное. Вальтер Треттау (а мы неоднократно упоминали о его увлечении этнографией) судорожно соображал, каким образом житель каких-то тихоокеанских островов попал в самое сердце России, не отличающейся мягким климатом, как он выживает здесь в своих перьях и листьях и откуда у него такой загар.
Ганс и Генрих сугубо научными вопросами не задавались. Они просто хотели поспорить, знает ли это чучело о Белохатках, но спора не вышло, ибо оба были уверены, что не знает.
Дитрих сохранял выдержку и спокойствие.
— Спроси этого храброго воина, не партизан ли он, — приказал он Хруммсе. Затем подумал, что не лишне будет провести идеологически выдержанную линию, и добавил: — И знает ли он про Великую Германию и о том, кто такой Гитлер.
В принципе он бы не удивился, если бы этот папуас ничего не слышал ни про войну, ни про Гитлера со Сталиным, ни про то, что земля круглая. Дитрих даже не подозревал, насколько он близок к истине.
Но куда дубоголовому тевтонцу равняться выдержкой с придворным полиглотом Хруммсой? Совершенно спокойно, абсолютно серьезно, даже без намека на улыбку, тот перевел:
— Э… Авута чикамуса, ук амба снуп снуп? А! Муну ляпасом, ту тока Германия Гитлер эмпаса?
Ни тени удивления не отразилось на смуглом лице. Папуас переступил с ноги на ногу и обстоятельно ответил:
— Но муюба! Атрука мусуп. Чикамута тумпита ута ута. А, ляпасома мамота чоп, скрук скрук чамписа Хитлер, угунда каюка.
Тут даже невозмутимый Хруммса пришел в некоторое замешательство и обратился к майору:
— Он говорит, что партизан не знает, а вот Гитлера они
Морунген мысленно перекрестился, радуясь, что соотечественники где-то далеко и ни один гестаповец не слышит сии крамольные речи. Когда он снова заговорил, в его голосе звучала угроза. (Так надо потом и отметить в дневнике: угроза, возмущение и что-то еще, приличествующее моменту. Или вообще ничего не отмечать? Тема-то скользкая… Съеденный фюрер. За такое точно к стенке поставят.)
— Спроси его получше! Что он городит? Или ему не дорога собственная жизнь и он не видит, с кем имеет дело?
Хруммса встревоженно и быстро заговорил, обращаясь к дикарю:
— Якамота бурну бурну? Тумпита бум! Ука чугунда чамписа Гитлер?
Туземец поглядел на сиреневого карлика как на совершеннейшего глупца, но со знанием дела пустился в объяснения:
— Хитлер альнабо туп туп… чванугунда. Саматака шмунипа юк юк чамписа, ута мунапа каюка… смока о!..
Полиглот даже выдохнул облегченно и, улыбаясь, повернулся к взъерошенному и злому немцу:
— Это у них в прошлом году был один вождь, которого звали Хитлером. Видимо, без особых организаторских способностей и талантов, неприметный, серенький. Когда его военный план не удался, они всем племенем постановили его съесть. И съели. Это дитя природы утверждает, что тот Хитлер многим в племени и на вкус не нравился, но все равно съели, потому что очень кушать хотелось.
— Двадцатый век на дворе, прогресс, цивилизация, — схватился Морунген за сердце. — Географически это Европа. А здесь какие-то племена, каннибализм, вождей с такими именами едят не моргнув глазом! И плюют на карательные органы. Уму непостижимо… Ладно, это вообще не мое дело. Спроси этого людоеда, как его зовут и знает ли он, как проехать к хутору Белохатки.
Хруммса сделал серьезное и строгое лицо и затарахтел с пулеметной скоростью:
— Бурнуса тумпита, у та муну кукута? Куку та лягунда Белохатки — юк юк?
Туземец неопределенно махнул рукой в сторону кустов:
— Эль сумпупа, тумпита Усан Мунапа. Белохатки лукумба ляпасам, лягунда юк юк эмбасааба. А, муну тумпита варум варум лягуруп?
Переводчик рассмеялся:
— Он говорит, что зовут его Усан Мунапа, живет в этих краях давно, но о Белохатках ничего не слышал. Еще говорит, что в тех кустах сидит его брат, у него со вчерашнего вечера с животом плохо, сейчас он у него спросит про Белохатки.
Морунген окинул подозрительным взглядом фигуру каннибала, вздрогнул, подумав, отчего может болеть живот у такого существа, и торопливо заговорил:
— Да, скажи ему, что если он поможет нам найти хутор, то получит шнапс и шоколад и… хорошее лекарство от живота.
Поскольку дикарь уже скрывался в зарослях кустарника, Хруммса что было сил закричал ему вслед:
— Эмбасааба смока, тумпита лягунда Белохатки, кват куф чамписа шнапс, шоколад, уздамбока цикута.
Туземец вернулся на редкость быстро, волоча за собой неразгибающегося брата; свободной рукой он активно жестикулировал, еще издалека вопя переводчику: