Змеи, драконы и родственники
Шрифт:
Хухичета с готовностью ответил:
— Нет! Я не пью, не курю и не ругаюсь матом.
Хруммса обратился к Дитриху:
— Вот видите, герр майор, а вы заладили: русский шпион, русский шпион. Наверное, ни одного живьем не видели?
Морунген засмущался:
— Я ученый, конструктор, танкист, наконец, а не разведчик. И я обязан по инструкции в каждом проявляющем повышенный интерес к моему танку видеть шпиона. А мнение, что все русские курят, пьют и ругаются, — совершеннейшая ерунда. Такое могут выдумать только сами русские.
Хруммса задумался:
— Если
Морунген смотрел на Хруммсу как на знатока и сумасшедшего в одном лице.
— Надо было перед отправкой сюда пройти курсы в разведшколе СД, а то чувствую себя как младенец, лишившийся матери.
Хухичета поболтал ножками на веточке:
— Не огорчайся, мой юный друг. У тебя еще все-все впереди. Если не погибнешь, конечно…
Дитрих печально посмотрел на оранжевый шар:
— Как у вас тут говорят, спасибо на добром слове.
Хухичета отчего-то развеселился:
— Пока с вами Хруммса, бояться нечего. Вот когда он смоется, то пиши пропало.
Хруммса заинтересовался:
— А ну-ка, ну-ка, интриган («Кто это ценит?» — отмахнулся польщенный дух), поведай мне, что нас там ждет впереди такое страшное, что мне придется сматываться?
Хухичета спокойно заметил:
— Да собственно, ничего особенного. Все как обычно — война и немцы.
Морунген заинтересовался:
— Что? Где-то рядом есть линия фронта?
Хухичета подмигнул встревоженному Хруммсе, чтобы Дитрих не заметил:
— Где-то наверняка есть линия фронта.
Майор посопел, попыхтел, но все-таки решил уточнить:
— Может, ты расскажешь, как добраться до Белохаток?
Хухичета повозился на веточке:
— Я бы рад, да мне нельзя: я дух философии, а не географии. А с поиском Белохаток вам кто-нибудь другой обязательно поможет — есть некоторые заинтересованные лица…
Морунген, нахмурившись, подозрительно оглядел карлика:
— Объясните мне, что нужно от нас вашему философски настроенному другу и зачем он сюда пожаловал?
Хруммса таинственно прошептал:
— Майор, вы же знаете загадочную русскую душу: кто ее разберет?
Дитрих проявил настойчивость:
— А весьма бы хотелось узнать побольше.
— Не вам одному, — возразил полиглот.
— Так что, дружок, хочешь, я расскажу тебе сказку? — вопросил Хухичета.
— Какую сказку?
— Которая ложь, да в ней намек. И танкистам в ней урок…
— Майн Готт! Он издевается!
— Вовсе нет, — вступился за друга Хруммса. — Он хочет помочь.
— Каким же это образом, позвольте узнать?
— А сами у него и спросите.
Майор подумал, что хуже все равно не будет, и потому спросил почти что спокойным голосом:
— Господин странствующий дух, так что вы все-таки здесь делаете? Зачем пожаловали?
Хухичета
— Все проще простого, господин майор. Хотя ни вы, ни я не являемся разведчиками, я мог бы вам кое в чем посодействовать. Например, на некоторое время стать вашим связным: в моем лице вы могли бы отправить в Германию устное послание возлюбленной или уведомление своему командованию о том, что с вами все в порядке и с секретным танком тоже ничего не случилось.
Дитрих какое-то время переваривал полученную информацию:
— Это с чего же вдруг такая милость?
Хухичета философски заметил:
— С точки зрения истории и философии вы — те солдаты, которым не поставят памятника, если, конечно, не считать за таковой надгробный крест.
Морунген поежился:
— О памятниках, надгробиях и истории говорить рано — война еще не закончилась.
Хухичета поглядел на него с явным сожалением:
— Так-то оно так, но мне вас все равно жалко, и мое предложение остается в силе.
Танкист гордо выпрямился:
— Немецкие солдаты в жалости не нуждаются. То, что мы оторвались от армии, еще не повод для сожалений. Нас рано хоронить — мы еще посражаемся.
Хухичета мягко, как душевнобольному, отвечал:
— Конечно, конечно, извините меня, ради бога, если я вас чем-то обидел. Просто мне не хотелось бы, чтобы на родине о вас думали как о дезертире.
Дитрих представил себя занесенным в списки гестапо:
— Насколько я могу вам доверять? Вдруг вы коммунистический провокатор? Или тайный агент гестапо?
Хруммса не удержался от комментария:
— Так и вижу, как Хухичета платит партийные взносы.
Дух философии никаких эмоций по этому поводу не проявил:
— Доверять можно на все сто: что пообещал — то выполню, а на большее не рассчитывайте.
Хруммса решил вмешаться в этот слегка безумный разговор:
— Майор! Хватит вам вести расследование, вы же представитель научной интеллигенции, цвет нации, можно сказать, а не полицай какой-нибудь. Накалякайте нехитрый текстик исключительно личного содержания, и кто посмеет вас упрекнуть? Могу из особого расположения к вам предложить собственный вариант нежного послания. — И карлик принялся напевно декламировать: — «Здравствуйте, моя дорогая Марта Людвиговна. Сообщаю вам из далекой России, что жив я, здоров и воюю помаленьку. А еще скажу вам, разлюбезная Марта Людвиговна, что являетесь вы мне во сне, словно чистая лебедь: будто плывете себе, куда вам требуется или по делу какому — даже сказать затрудняюсь. Только дыхание у меня так сдавливает от радости, будто из пушки кто в упор саданул. И знайте, любезная Марта Людвиговна, что национал-патриотические сражения на сегодняшний день в общем и целом завершены и час всемирного завоевания настает. И придет мне черед домой возвратиться, чтобы с вами вместе строить новую жизнь в милой сердцу родной стороне…» Вы не улыбайтесь, а пользуйтесь, пока я вам предлагаю. Этот текст еще станет классикой. Хотя вы этого, возможно, и не увидите…