Змеи и лестницы
Шрифт:
– Когда-то ты звала меня Айди.
– Ты сам попросил не называть тебя так.
– Ты ничего не забыла.
– Забыла. Хотя это стоило определенных усилий.
– Я очень виноват перед тобой, Миша.
– Не стоит ворошить прошлое.
– И я хотел бы все объяснить.
– Нечего тут объяснять.
– Мы могли бы увидеться? В неформальной обстановке?
– Боюсь, что это невозможно. Нерабочие контакты с подозреваемыми…
– Разве меня в чем-то подозревают? – Айди удивленно вскидывает бровь.
– Я сказала – «подозреваемый»? Прости. Пока ты только свидетель.
– Я сообщил
– Меня интересуют факты.
– …он был не очень приятным человеком. С двойным дном. Может быть, даже с тройным.
– А поподробнее?
– Подробности можно получить… к примеру, сегодня вечером. Если ты не занята.
– Я занята, – голос Миши звучит не слишком убедительно.
– Как насчет завтра?
– У меня очень плотный рабочий график.
– На следующей неделе?
– Нет.
– Это смешно, – не выдерживает Ящерица. – Почему ты не хочешь встретиться со мной?
– Я готова встречаться с тобой. Столько, сколько потребуется. Как представитель закона. Не требуй от меня большего, Вернер.
Слова даются Мише с трудом. Ей хочется плакать и хочется, чтобы этот красивый, незнакомый ей мужчина снова стал мальчиком с цыплячьей шеей. Тем самым мальчиком, чьи пальцы так часто сжимали ее ладонь в поисках защиты и понимания.
В поисках любви.
– Я понимаю, – в глазах Айди проступает звериная тоска. – Мне жаль. Ты даже не представляешь, как мне жаль. Но я понимаю.
– Вот и отлично. Так что там с двойным дном Готфрида Шолля?
– Я сказал, что мы встречались трижды. Это не совсем так. Еще один раз… последний… я видел его в маленькой забегаловке неподалеку Центрального вокзала. Кажется, это было что-то похожее на «Донер Кебаб». Место неопрятное… мм-м… и не слишком располагающее. Готфрид был не один. Через минуту после того, как я его заметил, к нему подсел человек. Они перебросились парой фраз, и Шолль передал ему кое-то.
– Что именно?
– Маленькая вещь, которую легко положить в карман. Жесткий диск.
– И что в этом необычного?
– Время. Было пять часов утра. И тот человек, которому Готфрид передал диск. Он не мог появиться в этом районе. Ни при каких обстоятельствах. Вернее, появиться там его могли заставить только чрезвычайные обстоятельства.
– Ты знаешь этого человека?
– Думаю, ты тоже о нем наслышана.
– Кто же это?
Вернер Лоденбах заговорщицки улыбается и неожиданно становится похожим на того, маленького Айди, который только что выиграл партию в «Змеи и лестницы».
– У тебя найдется бумага?
Миша пожимает плечами, вынимает из наугад выбранной папки листок и протягивает его Ящерице:
– Пожалуйста.
Быстро написав что-то на листке, Айди складывает его вчетверо.
– Обещай, что прочтешь только после того, как я уйду… Мне ведь можно будет уйти? Или ты все еще рассматриваешь меня, как подозреваемого?
– Нет.
– Я рад, что мы встретились, Миша. Надеюсь, у тебя в жизни все хорошо?
– У меня все хорошо.
– Я имею в виду не только работу.
– У меня все хорошо, Вернер.
– Я скучал по тебе.
– Оставь эту лирику для своих девушек.
– Ты права, – легко соглашается красавчик Вернер Лоденбах,
– Если вспомнишь о Шолле еще что-нибудь интересное, буду тебе благодарна.
– А я благодарен тебе просто так.
– За что?
– За девочку по имени Миша, которая когда-то спасла меня.
– Этой девочки давно нет, Вернер.
Этой девочки давно нет. Теперь, когда Айди покинул ее, Миша совсем не уверена в этом. Прошлое, которое она так тщательно вытравливала из себя, неожиданно вернулось. Но каким-то измененным, едва ли не умиротворяющим. Обида на Ящерицу, что долгие годы жила в ней, куда-то улетучилась. Почему Миша была так холодна с ним, почему не оставила никаких шансов на возобновление старой дружбы?
Ситуация, при которой они снова встретились.
Она – представитель закона, он – человек в статусе свидетеля по делу об убийстве. Личные контакты – шикарный повод для манипуляций, симпатия к Вернеру Лоденбаху может исказить объективную картину…
Вот черт!
Существует ли она – объективная картина?
Еще как существует! – и в ней Миша Нойманн некрасива, одинока и давится китайской лапшой по вечерам. Шансы на то, что она могла бы понравиться такому парню, как Вернер Лоденбах, равны нулю. Если бы Миша умела плакать, то расплакалась бы. Здесь и сейчас, стоя перед зеркалом в туалете полицейского управления. Ни разу за последние десять лет она не изучала собственное лицо так пристально. Это – лицо хорошего приятеля, и даже лучшего друга, но никак не лицо возлюбленной. Сколько их было у Айди? Она знает лишь о существовании Дагмар и Агаты, но вряд ли Ящерица остановился на достигнутом. Наверняка в его объятьях перебывали десятки женщин, – так зачем говорить, что, расставшись с Мишей, он потерял что-то важное в жизни? И что теперь делать с этими его словами? И что делать с листком бумаги, который Айди передал ей? Именно об этом листке она должна думать сейчас, а вовсе не о хороших приятелях и лучших друзьях.
Миша выполнила условие и развернула послание Айди тогда, когда тот был отпущен с миром. Она ожидала увидеть там все, что угодно, но только не эти имя и фамилию. Получи она послание при других обстоятельствах и от другого человека – еще неизвестно, какой была бы ее реакция. Правда, на потрясение и изумление рассчитывать не приходится (за десять лет в криминальной полиции Миша насмотрелась всякого); скорее всего это было бы ощущение близкой опасности. Как если бы она случайно оказалась на минном поле.
Имя и фамилия и впрямь были известны ей: крупный партийный функционер, не единожды баллотировавшийся в бундестаг. Он имел давние и прочные связи с высшими полицейскими чинами Франкфурта и сам являлся выходцем из силовых структур. Этот факт все усложняет, и дело из сложного и запутанного плавно переходит в разряд практически не раскрываемых. Хватит ли сил простому комиссару полиции двигаться дальше, а, если хватит – в ком искать союзников? Впрочем, информация, полученная от Айди, еще нуждается в проверке. И… что делал он сам у Центрального вокзала, в пять часов утра? Это – не самый благополучный район города, так почему там оказался такой холеный тип, как Айди?