Змеи и лестницы
Шрифт:
Мандарин даже не сдвинулся с места и не повернул головы. Только хвост заработал быстрее.
– Ну, у тебя характерец, – пробормотал Вересень. – Давай по-хорошему. Я, между прочим, не гулял. Занимался делом. И потом… Я тебе предупреждал с самого начала. О работе. Бывают дни, когда ее невпроворот. И с этим придется смириться. Эй?
Дурацкий парень больше не вертел хвостом и даже поменял позу: теперь на фоне окна, крыш и предзакатного неба маячил его профиль. Вересню хорошо был виден полуприкрытый глаз Мандарина: не голубой, как обычно, а красноватый, горевший прямо-таки
Ну и ну!
Отнеся странную цветовую трансформацию на счет глухо ворочающегося в небе заката, Вересень успокоился и возобновил переговоры:
– Так и будешь дуться? Если будешь – учти: ничего тебе не расскажу. Хотя узнал сегодня много интересного. Оч-чень интересного. Очень.
Тактика, выбранная Вереснем, оказалась правильной. После намека на тайну дурацкий парень оживился, спрыгнул с подоконника и на секунду застал перед Борей.
– Мир? – с надеждой в голосе спросил Вересень.
Мир наступил не сразу, а только после того, как была съедена первая рыбная палочка, а затем и вторая. Расправившись с лакомством, Мандарин по привычке забрался к Вересню на шею и вместе они двинулись в комнату. И застыли перед магнитной доской. Затем Вересень прикрепил к доске две фотографии и отошел на метр, любуясь содеянным.
– Новые фигуранты, – объяснил он Мандарину. – Пока неясно, каким концом они к этому делу. Но, чует мое сердце, – как-то замешаны… А ты что думаешь?
Дурацкий парень издал горлом звук, похожий на «угум-мм», что обычно означало согласие.
Если фотография Марины Даниловой уже прошла боевое крещение самыми разными людьми, то второй снимок появился у Вересня сравнительно недавно, около трех часов назад, после посещения Академического театра им. Комиссаржевской. На нем был изображен брюнет лет тридцати, с открытым лицом, черепом хорошей лепки и выразительной линией подбородка.
На подбородке имелась ямочка, которая смягчала излишне жесткий рот.
Это и был Денис Рупасов, близкий приятель Даниловой, о котором Вересню поведал Макбет-Шейлок Лапоногов. О нем же, судя по всему, упоминала и Перебейносиха из квартиры на Воскова: в ее интерпретации он фигурировал как «Денис».
Имея на руках имя, фамилию и профессию, Вересень довольно легко вычислил Рупасова, оказавшегося штатным актером Комиссаржевки. Второй категории, что предполагало «Обладание необходимыми сценическими данными и мастерством в исполнении различных ролей в спектаклях”. В переводе на общепринятый русский выходило, что Рупасов – актер так себе. Звезд с неба не хватает, в крупных ролях замечен не был – середнячок середнячком. Как и его подруга Данилова, в особо доверительные отношения с коллективом в целом и его отдельными представителями в частности Рупасов не вступал. Общих празднеств сторонился и вообще – вел себя слишком надменно, что не соответствовало ни его способностям, ни месту в театральной иерархии, которое он занимал. После посещения ректората Театральной академии Вересневский багаж знаний о Денисе Рупасове пополнился, хотя и несущественно. Данилова и Рупасов учились на одном курсе, в число особо успешных студентов не входили, более того: за полтора года до выпуска над Рупасовым нависла угроза
Самое интересное поджидало Вересня по месту жительства Дениса Рупасова, на Двенадцатой Линии Васильевского острова. Рупасовская квартира по иронии судьбы тоже была коммуналкой. Неизвестный ему Рупасов и неизвестная Данилова смотрелись друг в друга, как в зеркало, их судьбы совпадали – вплоть до собачьей неустроенности в плане жилплощади. Однако, в отличие от Воскова, двери на Двенадцатой Линии ему так никто и не открыл. И Вересень направил стопы к местному участковому, заседавшему через два дома, в территориальном пункте полиции.
Участковый – старший лейтенант с претенциозной для его профессии фамилией Воронцовский-Вяльбе – оказался вислоусым замотанным мужиком хорошо за пятьдесят. Визиту следователя он не особо удивился, но долго не мог взять в толк, чего от него добивается Вересень. Денис Рупасов в поле его зрения никогда не попадал и лично они знакомы не были.
– Тут со своей алкотнёй, наркоманами, с зоны откинувшимися и прочими гавриками в гору взглянуть некогда, – грустно сказал Воронцовский-Вяльбе. – Так что на нормальных людей времени нет вообще.
– Значит, ничего о Денисе Рупасове не знаете?
– Если бы вы меня про кого другого спросили… С двумя отсидками или пятью приводами… Я бы все вам, как на духу выложил, товарищ Вересень. Поведал бы их историю со времен Очаковских. А так – нет. Хотя…
– Что – хотя?
– Что-то брезжит в мозгу. Слыхал я про этого Рупасова.
– Вспоминайте.
Но вспоминать пришлось самому Вересню. О том, что совсем недавно заявил ему Речкалов. При встрече с Мариной Даниловой всплыла тема «нищего актеришки» и старый пень с глазами посоветовал ей обратиться в полицию, если приятель не найдется. Что, если Данилова была здесь? Шансов, конечно, немного, но… Вересень – в который уже раз за сегодняшний день – вытащил фотографию актрисы и положил ее перед участковым.
– А эту девушку не узнаете?
Воронцовский-Вяльбе несколько секунд вглядывался в снимок и даже шевелил губами от усердия, а потом хлопнул себя по лбу.
– Точно! Теперь вспомнил. Заходила ко мне сия девица…
– Когда и по какому поводу?
– Где-то с месяц назад. Хотела заявление оставить о пропаже своего приятеля… Теперь точно вспомнил! Она и имя его назвала. Денис Рупасов. Вот откуда я его знаю.
– Так она оставила заявление? – Вересень снова почувствовал вкус удачи. Он ощутимо отдавал заморским фруктом черимойя. И печеньем с миндальной крошкой.
– Нет.
– Почему? Рупасов нашелся?
– Нашелся.
– Вы в этом уверены?
– Ну, а как? Если бы не нашелся – она бы во второй раз пришла.
– Логично. А почему в первый передумала?
– Ну… Я ей предложил три дня подождать. Со дня исчезновения. Чтобы по правилам…
– Нет таких правил, старший лейтенант, – нахмурился Вересень. – Насчет трех дней. Вы сами знаете. Подать заявление можно и сразу, и участковый обязан принять его в производство. Но некоторые офицеры, чтобы облегчить себе жизнь…