Змеи крови (Слово шамана)
Шрифт:
К середине сентября войско дошло до Десны и двинулось дальше уже по ней, все дальше и дальше углубляясь в густонаселенные, богатые московитские земли.
– Куда мы идем, Менги-нукер? – наконец не выдержал Кароки-мурза на одной из ночевок. – Уж не на Киев ли?
– Киев, это уже Литовское княжество, – усмехнулся русский, жмурясь на пламя костра. – Пусть живут. Где-то здесь, совсем недалеко, должен быть Чернигов.
– Как Чернигов? – вздрогнул Девлет-Гирей. – Это же…
– Что? – повернулся к нему Менги-нукер.
– Купцы греческие сказывали, русский
– Ну так что? – русский снова уставился в огонь. – Вы же заказывали громкую победу? А что может оказаться громче взятия первоклассной крепости на западных русских границах? Вы хотели, чтобы про это весь свет услышал? После того, как мы разгромим Чернигов, западная граница России окажется оголенной, и литовцы наверняка попытаются этим воспользоваться и тоже пошалить в здешних местах. Про такое если не во всей Европе, то уж во всяком случае в Литве и Польше долго говорить станут.
– Но ведь это же настоящая крепость, Менги-нукер! – повторил Девлет-Гирей. – Настоящая крепость с большими пушками и русским гарнизоном. А ты не смог взять даже малой земляной…
– Там была Юля! – повысил голос русский. – Она, голубушка, из того же теста, что и я. А Чернигов – это всего лишь крепость.
По мере приближения к городу дороги становились все более натоптанными и широкими, деревни стояли все чаще – но последние несколько верст все они оказались безлюдными. Татарские сотни сулешевского рода, двигаясь по сходящимся к единому центру путям, двадцать первого сентября вышли к высоким рубленым стенам Чернигова и, рассыпавшись на отдельные десятки, закружили вокруг, подобно стае мошки, налетевшей на бурого медведя.
Татары рыскали по опустевшим домам обширной ремесленной слободы, прозванной в народе Третьяком, прошлись по приболоченному Подолу в низинной пойме Десны и Стрижня, заехали в распахнутые ворота храма Воскресения Господня, но и там не обнаружили ничего ценного. Семиярусный липовый, покрытый розовым лаком иконостас их не привлек, а истово молящегося, не обращая внимания на ворогов, батюшку добродушные от уже набранного богатого полона степняки пожалели. Судя по всему, о приближении степных разбойников горожане успели прослышать заранее и ныне прятались за бревенчатыми укреплениями окруженной рвом цитадели.
Кое-кто из всадников приблизился к стенам слишком близко – и из темных зевов бойниц угрожающе рявкнули пушки, осыпав землю каменной картечью. Татары шарахнулись на безопасное расстояние, и принялись успокаивающе размахивать руками, громко предлагая:
– Сдавайтесь, русские! Сдавайтесь, все равно мы все порушим! Сдавайтесь, живыми останетесь!
Однако черниговцы не удостоили их никаким ответом, и степняки снова разъехались, рыская по брошенным домам в поисках хоть чего-нибудь ценного.
Сжечь стоящие вблизи крепостных стен постройки горожане не успели – уж очень нежданно налетели крымские разбойники – а потому высокие избы и жердяные изгороди могли теперь послужить укрытием для снующих внизу татар. Но воеводу князя Андрей
Братья-славяне литовцы, даром что говорили и писали на одном с московитами языке, молились православным образом и привечали общих предков, но вели себя хуже диких волков, что ни год норовя перейти на русский берег, пожечь деревни и посады, захватить полон и удрать назад, пока не подошла боярская кованая конница. А где-то раз в десять лет через Днепр и вовсе переходила рать в десятки тысяч воинов, окружала город и пыталась принудить его изменить клятве на верность русскому царю, раскрыть свои ворота перед княжескими наместниками.
Потому-то и стерег Андрей Васильевич не восточные окраины волости, где мирно растили хлеб тысячи смердов, а беспокойные Днепровские берега. Потому и проворонил подход крымского войска. Хорошо хоть, примчался пополудни мальчишка перепуганный, прокричал про татар, отца с матерью схвативших, да и забился в детинце в самый темный угол, более ни с кем не разговаривая и от еды с питьем отказываясь. Успели сбежаться в крепость ремесленные люди, не попались под волосяной татарский аркан. Стало быть, миновало.
Андрей Васильевич воеводствовал в городе, можно сказать, по наследству. Прадед его, Сергей Иванович, семьдесят лет тому назад вместе с Черниговым русскому Великому Князю Ивану Васильевичу Грозному на верность вечную присягнул, дед Петр Сергеевич пятьдесят лет назад литовского воеводу Андрея Немировича наголову под стенами города разгромил. Отец, Василий Петрович, отбивал атаки князя Сигизмунда.
Его час пока еще не пришел – но князь был уверен, что испытание настоящей осадой он выдержит. В конце концов, далеко не каждый город мог похвастаться Большим Нарядом в двадцать семь двенадцатигривенных пищалей, и полусотни двугривенных, тремя сотнями городских стрельцов и полутысячей боярских детей.
Больше всего князя Можайского пугала не осада – его пугали пожары. Во время войны никто и никогда не жжет вражеские города: если чужой город сгорит, то победитель не получит от него ни откупа, ни добычи, ни полона, ни зимних квартир, ни укреплений – ничего! А если ничего не приобретаешь – какой смысл начинать войну? Вот огонь – он не человек. Порождение Дьявола, он безжалостен, он не пожалеет ни малого ни старого, он уничтожит и дерево и злато. Он не оставит после себя ничего, кроме черного пятна пепелища и тонкого слоя золы.
Впрочем, новый царь, милостью Божией Иван Васильевич, обещал дать денег, чтобы одеть город камнем – и тогда бояться станет и вовсе нечего.
– Татары! Татары, князь!
Стоящий между пищалями терема, над восточными городскими воротами, Андрей Васильевич повернул голову к подбегающему стрельцу, недовольно поморщился:
– Никак, только сейчас заметили?
– Не то, князь, – остановился запыхавшийся гонец. – Там, за рекой. Там тоже татары подошли…
– Много?
– Не счесть, Андрей Васильевич.