Змеиное гнездо
Шрифт:
Президент стоял перед гудящим принтером, рассматривая снимки руин, рук и ног, торчащих из-под кирпичей и штукатурки. Окровавленные тела, американский пограничник в пропитанной кровью форме…
…Прямая передача шла в эфир, пестрела и искажалась атмосферными помехами, но он видел, как камера движется по трущобному району, который сровняло с землей. Матери вопили в камеру, поднимая своих младенцев как свидетельство несчастья. Господи, он так устал, а теперь надо разбираться с этими ужасами.
И тут он увидел фотографию маленькой девочки в окровавленном платье: неописуемо красивый ребенок, огромные глаза переполнены ужасом и горем, платьице разорвано, кровь стекает по рукам и ногам,
– Да, – кивнул Мак. – Тяжело, Чарли.
В глазах президента стояли слезы.
На горизонте загорался рассвет, серый, как абстрактное полотно.
– Доброе утро, мистер президент. Мы заходим на посадку, – негромко прозвучал в системе оповещения голос второго пилота. – В Вашингтоне утренний дождь. Температура – семьдесят шесть, а днем ожидается до девяноста пяти. Мы совершим посадку на авиабазе Эндрюс через тридцать одну минуту. Я буду держать вас в курсе, сэр.
Президент вряд ли слышал.
Самолет местной авиалинии попал в восходящий поток и подскочил вверх, взревев моторами. За крошечным иллюминатором вставали темно-лиловые тучи. Они пересекали Миссисипи. Как ни странно, Хэйз Тарлоу видел реку впервые. Он перелетал с берега на берег, но с высоты тридцать семь тысяч футов плохо видна планета внизу. А с высоты футов… – о черт, ну, скажем, сто – она видна слишком хорошо. Двадцатиместный самолетик хлестало дождем, а уж ветер… Вверх-вниз, туда-сюда, взад-вперед… Потом у самого кончика крыла в облаках вспыхнула дуга молнии, и в то же мгновенье самолет ушел к земле. Господи, неужто тут и конец Хэйзу Тарлоу?
Хэйзу Тарлоу было худо. В мятой оболочке мокрого от пота светлого льняного костюма, распустив галстук, он истекал потом, который с выпуклого лба, промочив седые брови, обжигал глаза, а потом стекал ниже, в рыжие с проседью усы, загибавшиеся к уголкам широкого рта. Розовое лицо быстро теряло цвет, становясь серым, как замазка. Он был уверен, что его вот-вот стошнит, и никак не мог отыскать мешочек, обычно приготовленный как раз на такой случай. Колени застряли под откинутой спинкой переднего кресла, в котором какой-то сукин сын, откинувшись до отказа, мгновенно погрузился в отвратительно крепкий сон. Хорошо бы стравить прямо на него, если до того дойдет. Кто бы мог подумать, что с обеденным пайком вот так легко может расстаться Хэйз Тарлоу, ветеран тысячи крутых дел, оказавшийся беспомощным против бури в желудке?
Он прилетел из Нью-Йорка утром, потом поболтался в аэропорту О'Хара, где заснул на солнце – и совершенно напрасно. Проснулся, чувствуя себя вроде собачьего корма. Спустился по ступенькам и с рюкзаком на плече добрел по асфальтовой площадке до этого самолетика, напомнившего ему жестянку с болтами фирмы «Эйр Америка», в которой он мотался несколько лет назад, разыгрывая дипломата в куче дерьма, завалившей Бангкок. Когда-то, очень-очень давно, он выпрыгивал из такого же самолетика над густыми джунглями, они выглядели сплошным ковром, и его рвало всю дорогу, а приземляясь, он растянул лодыжку.
Немногим удалось бы умаслить его взяться за эту работенку, но, подумать только, один из немногих как раз и попросил его. Сентс-Рест, Айова. Дело, конечно, политическое, а участвовать в подобных делах лестно для самолюбия. Он давно уже отбивал политическую чечетку, но теперь его место было ближе к вершине пирамиды, чем когда-либо прежде… Что показывает, до чего докатилась страна, если она взывает о спасении к Хэйзу Тарлоу. Ну, в нынешней каше прежние мерки не работают, никуда не денешься… А о политиках он и думать не хотел.
Чарли Боннер сам может убедиться, каково это. Удовольствия ни хрена, и никогда не знаешь, кому можно верить. И можно ли хоть кому-нибудь?
Ну с чего его вообще потянуло в президенты? Вот вопрос. Что заставляет человека класть свою жизнь и жизни родных на алтарь служения обществу, только чтобы стать ответчиком в суде, где твое дело заранее проиграно? Сумасшествие.
Самолет резко качнуло. Кажется, вошли в новый грозовой фронт, молнии блестели вокруг, как лезвия газонокосилки. Хэйзу Тарлоу казалось, что крылья сейчас отвалятся к чертовой матери от вибрации.
Борозды вспаханного поля вдруг метнулись на них, как угрожающий кулак, и он задохнулся, чувствуя, как желудок подкатывает к горлу, пока самолетик пытался выровняться, задирая нос, а потом крылья снова легли ровно, и поля с торчащими стеблями кукурузы опустились на уровень глаз, ободряюще застучали моторы, выходя на нормальный режим, и только тогда Тарлоу сообразил, что забыл выблевать, – простите за выражение. Самолетик катил по лужам, заливая иллюминатор брызгами, потом погасил скорость и развернулся к низкому аэровокзалу.
Первым делом надо позвонить Нику Уорделлу, чтоб заехал за ним. Потом работа. Дело срочное. Никаких попоек, сказал старик. Отправляйся, выслушай и возвращайся с докладом. И не трать времени на развлечения, Хэйз. Время у нас на исходе…
Он улыбнулся в усы и чуть не упал, споткнувшись на ступенях трапа. Закинув рюкзак на плечо, он зашлепал по лужам, чувствуя, как брызжет в лицо дождь.
Ну вот, опять выкарабкался.
Время, отпущенное Хэйзу Тарлоу, еще не совсем истекло.
В то время как Ник Уорделл забрал Хэйза Тарлоу из аэропорта Сентс-Реста и вез его в контору, Герб Уоррингер надел синий летний костюм и соломенную шляпу борсалино, вышел под послеполуденное солнце и уселся в плетеное кресло на веранде большого старого дома, стоявшего на одном из семи холмов, нависающих над Блафф-стрит и центральной частью Сентс-Реста. Большой дом блестел белой краской с зеленой отделкой. Кое-кто говорил, что при взгляде на этот дом снизу, из парка перед почтамтом, невольно думаешь, что его хозяин владеет всем городом. А Герб всякий раз отвечал: «Нет, не он, а его сосед справа». Он владел далеко не всем городом, но дом и вправду производил впечатление. Большой, как черт. Он купил его по дешевке, когда сорвал первый крупный куш, а спрос на недвижимость как раз упал. Отопление зимой и кондиционеры летом съедали целое состояние.
На флагштоке над ним хлопал флаг. Ветерок ветерком, но вечер опять жаркий, как пекло, и влаги в воздухе хватит, чтоб утопить кошку. Только что пролетела сильная гроза. На температуру воздуха она не повлияла. Девяносто градусов, а влажность близится к пределу. Он чувствовал распространяющийся на жаре запах своего лавровишневого одеколона. И новым дождем тоже пахло. Поджидая гостя, он дочитывал утреннюю газету. Эта утренняя газета принадлежала ему. И он был не в восторге от этой утренней газеты. Но он твердо держался правила, что если впутываешься в дела, в которых ничего не понимаешь, вроде издательской политики, то получаешь по заслугам.