Змеиное проклятье

Болотников Сергей

– Глупо, – осудил Лапников, – всех не перебьешь.

– Не перебьешь, но убавишь. – Ответствовал селянин. – Поднажали, счас будем дома!

– Дом мой за восемьсот километров отсюда. – Сказал Сергей. – И я хочу туда.

– Вижу вы в упадке. – Негромко сказал Лапников. – выкарабкаемся.

– Как бы знать, надо же так, что за жизнь у меня. Связала с самым моим гадким страхом.

– Жизнь она всегда такая, что ни будь гадкое подбросит, наверное, чтобы могли перебарывать себя.

– Звучит как в дешевом

американском кино, для семейного просмотра.

– Да уж, американцы у нас большие борцы с комплексами. Да только будь Черепихово Американской деревней, тут бы все давно с ума посходили, или единогласно на сторону Змея перешли. А мы ничего, держимся.

Далеко тяжело завыли, стало еще противнее, на дальнем краю деревни шабаш видимо уже начался.

Сергей молча раздумывал, глядел себе под ноги, видел что идет по лужам, но было все равно. Что лужи по сравнению с царящим вокруг. Лужи были темны. Темная вода, темные пруды, почему ему все пруды эти в голову приходят? Он посмотрел на вороненый ствол дробовика и увидел, что он покрыт капельками воды и стал серебристый. Затем приезжий произнес:

– Еще месяц, от силы полтора и в деревне не останется ни одной живой души. Это при условии, если не передерутся когда спиртное закончится. А когда никого не станет, ЭТО вырвется на свободу окончательно.

– Мы успеем, – сказал журналист, – хотя и живем мы под сенью опасности, но мы успеем.

– Что мы успеем, никто из нас не может поручится, что останется человеком в следующую минуту. Миг, и ты змея, и вся наша затея летит прахом. Может этой ночью я обращусь в пресмыкающее, или во что похуже? В эту образину с тремя головами, что мы убили сегодня утром. Я всегда ненавидел змей, но что будет, если я сам обращусь в змею?

Лапников промолчал, было слышно, как он громко шлепает по лужам. В небе плыла невидимая луна, временами все-таки прорывающаяся сквозь облачный покрой. Стало заметно холодно.

– Я вот что думаю. – Выдал наконец плетущийся позади журналист – Сейчас Июль, верно?

– Верно.

– Но на дворе, помимо дождя, температура градусов пять.

– Есть такое, ну и что, может это последствия бури?

– Последствия, но не самой бури, а последствия освобождения тьмы. Не врали сказки, скоро тут будет холод и мрак.

– Ты не пугай, и так страшно – сказал Щербинский – вон и дом, дошли слава богу.

Дом впереди был темен и тих, сразу вспоминалась статуя Щербинского младшего, недвижно стоявшая внутри. Над крышей что-то хлопало, гоготало, словно гусь. Только вот не было это гусем, как и голубем или другой какой птицей. Стало совсем темно и попасть в хлопуна не было никакой возможности.

Селянин толкнул дверь, бдительно повел стволом ружья. Но в доме было пусто. Ни скрипа не шороха, видно никакая темная тварь не пробралась в жилище в отсутствие хозяина.

Запалили сразу несколько керосинок

чтобы создать как можно больше света и получилось почти как электрический, яркий. Дверь тут же закрыли на засов и подперли тяжелым древним комодом. Лапников хотел подпереть еще и каменным Щербинским младшим, но брат не дал. Упадет еще, чего доброго, разобьется. Окно прикрыли ставнями, и оставили небольшую щелку, чтобы отстреливаться. Селянин сказал что здесь будет проходить основная линия обороны.

Верхней одежды по-прежнему не снимали и в теплой комнате от курток поднимался густой влажный пар. Он клубился белой ватой, и оседал обильно на потолке.

После чего придвинули стол, за которым обедали днем к окну и наставили на него коробки с патронами. Получился некий форпост и эти приготовления Сергею были по душе. Было приятно знать, какой отпор сегодня получит нечисть, особенно после той сумасшедшей ночки в синем домике с совами на крыше.

Есть ничего не стали. Лапников было начал расспрашивать но Щербинский сказал:

– В наших краях в окно может сунуться такая рожа, что твой желудок не выдержит, а мне потом придется отскребать пол.

– Как на войну готовимся, – простонал журналист, – а не спать.

– Если крепок нервами, то пожалуй сегодня и поспишь.

– После прошлой ночи мои нервы нельзя отнести к крепким, – сказал Сергей, загоняя в патронник дробовика патроны двенадцатого калибра, – теперь я стреляю во все что движется. Рефлекс.

– Ты стреляй во все что скользит! – Поучительно заметили бывший зоотехник. – И воет. Горячая ночка предстоит.

– Ой и не говори.

Куртки так и высохли на них. Хозяин дома заявил, что их плотная ткань защитит от всяких укусов и уколов, и поэтому пригодится.

– Ночевать будем так. – Распределял селянин. – Один спит, двое отстреливаются.

– Но разве можно спасть при грохоте двух ружей?

– Можно, он ведь спал. – И Щербинский кивнул в сторону серой статуи.

– А теперь ему и вовсе все равно, – сказал Лапников и испуганно замолчал.

Но селянин не обращал никакого внимания на жмущегося по углам журналиста, он лихорадочно готовился к битве.

– А имя врага нашего – легион. – Пробормотал Сергей себе под нос. – И никуда не деться, не скрыться от него.

– На мороков внимание не обращайте, – снова обратился селянин к спутникам, – те кто внутрь попал не через окно, тот не во плоти.

Сергей вздохнул:

– А топорик какой у тебя есть? Как придет Урунгул, он у меня просто потерей шлема не отделается!

– Вон, в уголке, бери и пользуйся. – Кивнул зоотехник.

Топор был не маленький, с лоснящейся, отполированной многими руками рукоятью. Дерево было потемневшим и гладким, словно покрытым лаком, обух потемневший, как закопченный, а само лезвие сверкало и было востро наточено.