Змеиный Эликсир
Шрифт:
Старый жрец вздохнул, грустно посмотрел на киммерийца и сказал:
— Я знаю, что у тебя спрятано в поясе. Это тоже твой выбор, но знай: в жемчужинах заключена такая сила, что они меняют местами добро и зло, юность и старость, свет и тьму. Берегись, ведь это жемчуг Подземного мира!
Он встал, подошел к Конану, положил ладони ему на плечи и, заглянув в глаза, твердым голосом произнес:
— Ну что ж, иди. Монахи тебя проводят. Твой путь — служить игрушкой для исполнения своих и чужих желаний. Будь осторожен, Конан. И прощай.
Солнце еще поднялось не очень высоко, когда Конан вышел на поляну со стреноженными
Дорога разматывалась в обратную сторону. Уже много дней и ночей ехал Конан, а не встречал на пути ни селений, ни странников. Но вот однажды вечером он увидел вдали костер, и вскоре уже присоединился к торговцам, направлявшимся из Шадизара в Заминди. Из их разговоров Конан узнал, что в Шадизаре до сих пор ищут убийцу сына наместника, перетряхивая все притоны и харчевни.
Торговцы, коротая ночь, пили вино и играли в кости. Конан, соскучившись по привычным развлечениям, с радостью сел с ними играть. Ночь прошла весело, но наутро он еле проснулся. Солнце уже порядком припекало, мухи щекотали лицо. Конан сел, плохо соображая, где он. Смутно вспомнилась игра в кости, проигрыш за проигрышем: сначала кошелек, потом кони, потом кольчуга… Да, а где же караван? Кругом пусто и тихо. Лишь птицы перекликались как ни в чем не бывало да шумел ручей. Конан, фыркая, умылся, вытер лицо полой плаща и задумался. Что у него осталось? Меч, кинжал… А жемчужины?! Ага, вот они, в потайных кармашках. Целы. Ну что же, значит, Шадизар подождет. В Заминди тоже есть красивые женщины.
В Заминди время летело незаметно: то неожиданные встречи со старыми приятелями, то выгодные авантюры, то нешуточные опасности, добавившие ему, кстати, несколько новых шрамов.
Конан не раз, оказавшись на мели, готов был расстаться с жемчужинами, но подворачивалось дельце, сулящее хорошую добычу, и жемчужины так и оставались в его поясе. Изредка он доставал их и любовался мерцающим блеском, похожим на свет луны.
Наступила весна, и Конана потянуло в Шадизар. Он покинул Заминди с легким сердцем и тяжелым кошельком, прихватив заодно на постоялом дворе прекрасного да к тому же при полной сбруе коня. Теперь в Заминди будут рассказывать легенды о его похождениях и гадать, куда он скрылся.
Незаметно промелькнули несколько дней пути, и вот уже вдалеке Конан различил темные стены Шадизара. Он почувствовал, как ему все эти месяцы не хватало пестрой сутолоки центрального базара, веселых гулянок со старыми дружками. И что-то еще влекло его в Шадизар… Конан уже в который раз с улыбкой ощупал пояс, где лежали припрятанные жемчужины, сбереженные им во всех опасностях и приключениях.
Чуть-чуть не доезжая до города, Конан нагнал богатый караван и в шумной тесноте повозок, вьючных лошадей и торговцев, спешащих до ночи попасть в Шадизар, благополучно миновал городские ворота.
Город, омытый весенними ливнями, утопающий в зелени цветущих садов, показался Конану ослепительно прекрасным. Даже узкие улочки, разбегавшиеся от центра к нищим
По одной из таких улочек и ехал не спеша Конан, предвкушая сытный ужин на знакомом постоялом дворе, а может, и встречу с приятелями. Здесь, у толстого Абулетеса, все было по-прежнему. Мальчишка, которого Конан знал как облупленного, принял поводья. Из-за дверей доносились взрывы хохота и стук глиняных кружек. Конан вошел в харчевню, и ему показалось, что он только вчера ее покинул — те же лица, тот же чад подгорелого мяса, тот же Абулетес, красный от жара и выпитого за день вина, тот же визг девок и тот же стук костей. Он пробрался между столами к жаровне, хлопнул толстяка по спине и со смехом сказал:
— Если и есть на свете что-то вечное и неизменное, так это твоя харчевня! Налей-ка усталому путнику своей кислятины да приготовь чего-нибудь, но смотри не пережарь, а не то я тебя самого изжарю!
Хозяин, узнав Конана, заулыбался, со знанием дела пощупал ткань его нового богатого плаща и засуетился вокруг вновь прибывшего:
— Глядите-ка, Конан! Да еще и с добычей! Где тебя носило, бродяга? Тут такое началось, когда ты сбежал — меня месяц трясли, думал, жив не буду! Но теперь все поутихло, мы опять веселимся, и пусть меня сожрет Нергал, если я сейчас же не выпью за твое здоровье!
И толстяк, радуясь поводу, одним махом осушил огромную кружку вина, тут же налил кружку Конана до краев и бросился к жаровне, бормоча себе под нос:
— Не пережарь, как же! Чтобы я когда-нибудь пережарил мясо?! Нахал, мальчишка! И все-таки я его люблю! Всегда он выходит сухим из воды. Надо бы еще кружечку дерябнуть за его здоровье!
Конана между тем потащили к самому большому столу, расчистили место и с почетом усадили. Дружки наперебой рассказывали, как они целый месяц дурачили стражников, посылая их то в одно, то в другое место, где якобы появлялся Конан. Под шумок было обстряпано немало темных делишек, а постоялый двор Абулетеса прославился на весь Шадизар. Теперь в его харчевне собирался на пирушки весь городской сброд — или Веселые Братья, как они себя называли.
Наконец жаркое было готово. На этот раз Абулетес сам себя перещеголял: мясо, нежное и сочное, с румяной корочкой, посыпанное душистой зеленью, да к тому же поданное изящной девушкой с озорными глазками, вызывало двойной аппетит. Конан подвинул к себе блюдо, усадил девушку рядом и крикнул Абулетесу:
— Я вижу, кое-какие перемены у тебя все же имеются! Где ты берешь таких милашек? С ними даже твое горелое мясо покажется свежей баранинкой!
— Девочки рождаются каждый день, друг Конан, а теперь от них просто отбою нет,— с ухмылкой ответил хозяин, ставя перед киммерийцем огромный кувшин вина.—
Вот, попробуй это, только вчера доставили, такого ты еще не пил. Быка с ног валит, но тебе, я уверен, будет нипочем! — И он налил себе еще кружку.— За твое возвращение! И пока не расскажешь, где болтался, мы тебя отсюда не выпустим. Эй, Сорон, Костас! Постойте у ворот, чтобы стражники сюда не совались!
Конан с удовольствием рассказывал о своих похождениях в Заминди, о стычках со стражниками и о многих удачных проделках. Слушатели беспрестанно хватались за животы, хохоча, и осушали кружку за кружкой за его здоровье.