Змеиный мох
Шрифт:
Дел за время моего отсутствия накопилось выше крыши, и я был этому только рад – иначе день тянулся бы бесконечно. Но когда стрелки часов перевалили за пять вечера, стало совсем не по себе. Захотелось вдруг встать и уйти. Уехать домой. Но это было бы… во-первых, некрасиво, во-вторых, трусливо и малодушно.
Ты же хотел с ней поговорить, придурок? Все выяснить? Ну вот и вперед. Наверняка выпадет подходящий момент. И, кстати, она без машины. Чем черт не шутит?
– Ты идешь? – заглянул в кабинет Слава.
Я быстро причесался, поправил галстук,
=50
Когда столы составили вдоль стен в линию, в буфете оказалось намного просторнее. Свободную середину, надо думать, выделили для танцев. Вместо стульев притащили откуда-то деревянные лавки без спинок, чтобы усадить народ поплотнее. Угощение, на беглый взгляд, было скромным: салаты, нарезки, овощи, но батареи бутылок впечатляли. Оставалось только порадоваться, что за рулем, и понадеяться, что удастся сбежать до того, как начнется стадия выноса тел. Хорошо бы не одному…
Вручив Кире розы, я огляделся по сторонам. Собрались еще не все, но уже потихоньку рассаживались. Мне повезло: Надя как раз пробиралась за стол вслед за Светланой.
– Можно с вами рядом, Надежда Васильевна?
Она резко повернула голову, и ее глаза поймали отблеск света над буфетной стойкой. Как зеленый сигнал светофора. Разрешающий.
С другой стороны моим соседом оказался Слава. Все бы ничего, вот только напротив уселась Алиса, и тут же что-то коснулось под столом моей ноги. Разумеется, случайно, кто бы сомневался.
Лисицын, как обычно, появился последним. Ну как же не привлечь внимание к своей персоне? Дернул недовольно щекой, увидев меня рядом с Надей, и устроился с краю. Боковым зрением я наблюдал за ней, но она даже не посмотрела в его сторону. Сидела и разговаривала со Светланой.
Открыть «банкет» по рангу пришлось мне. Мастером тостов я никогда не был, бокал минералки красноречию тоже не слишком способствовал, так что обошелся стандартным «поздравляю-желаю». Ну а дальше понеслось… Коллеги так рьяно набросились на закуски и выпивку, что я только диву давался. Такими темпами часам к восьми можно было уже ожидать падежа под стол. Или на то и расчет? Все-таки завтра рабочий день.
Тосты шли один за другим, как будто каждому это вменялось в обязанность и боялись не успеть. Тихую – пока еще – музыку из колонок перебивала болтовня по группкам, на которые неизменно разбивается любой большой стол. Мы сначала разговаривали со Славой, но скоро в беседу влезли Алиса и две ее соседки – дамы из Надиного серпентария. Начали расспрашивать, где и как служил. Я рассказывал, но не им. Наде, которая – я не сомневался – прислушивалась, хотя и молчала.
– Ужас какой! – ахала Алиса. – Вот так в лесу, год за годом. Ваша жена просто героиня. Я бы не смогла.
Закрыла б ты рот, дура плюшевая!
Надина рука рядом дрогнула, напряглась. Я чувствовал ее близость – словно содранной кожей,
«Извини…те»…
– Разве ж это ужас, девочки? Мой отец срочную служил в Киргизии на высокогорке. Десять человек застава. Девять месяцев снег. Весна – три дня, когда маки расцветают. И снова все голое. Днем пекло, ночью холод. Пролетел вертолет, сбросил тюк с консервами. Промахнулся – попал в пропасть. Сидите, сосите лапу. Собак кормить надо. Списали лошадь, забили. Собакам мясо, бойцам бульон из мослов. Так что я, считай, на курортах служил.
Развязало язык, и вина не надо было, опьяняло то, что Надя рядом. Поворачивалась ко мне, чтобы чокнуться бокалами, встречались взглядом. И чем дальше, тем дольше задерживались эти взгляды, тем труднее было их отвести. И тут же я ловил злобный косяк с дальнего конца стола.
Умойся, Андрюша!
Кира посмотрела многозначительно на Светлану, та куда-то исчезла и вскоре вернулась с гитарой.
– Надечка Васильна, - попросила Кира, - спой, светик, не стыдись. Порадуй старушку.
Надя свирепо покосилась на Светлану, мельком взглянула на меня. По спине побежали мурашки, когда я вспомнил, как она пела в Змеином мху. И взгляд этот узнал: одновременно растерянный и нахальный, слегка не в фокусе. Выпила она уже достаточно.
Музыку выключили, Надя вышла на середину, села на поставленный кем-то табурет. Подстроила гитару, посмотрела куда-то в параллельную вселенную. Начала петь, и я понял, что лечу в пропасть.
Под лаской плюшевого пледа
Вчерашний вызываю сон.
Что это было, чья победа,
Кто побежден, кто побежден?
Все передумываю снова,
Всем перемучиваюсь вновь.
В том, для чего не знаю слова,
В том, для чего не знаю слова.
Была ль любовь?
Кто был охотник, кто добыча,
Все дьявольски наоборот.
Что понял, длительно мурлыча,
Сибирский кот, сибирский кот.
В том поединке своеволий
Кто в чьей руке был только мяч?
Чье сердце, ваше ли, мое ли,
Чье сердце, ваше ли, мое ли,
Летело вскачь?
И все-таки, что ж это было,
Чего так хочется и жаль?
Так и не знаю, победила ль,
Так и не знаю, победила ль,
Побеждена ль?..[1]
Каждое слово резало, как ножом. Потому что было о нас. О ней и обо мне. Или… не о нас?
Лисицын покраснел, опустил голову, ноздри подрагивали. По каменно напряженному лицу Славы и сузившимся глазам я понял: и его пробило тем, что, вроде бы, давно осталось в прошлом. Алиса – она смотрела на Надю ненавидящим взглядом, стиснув губы в тонкую линию. Все замерли, почти не дыша, боясь пошевелиться. Ее голос, глубокий, мягкий, похожий на черный бархат, отзывался во мне эхом.
Надя замолчала, несколько секунд стояла полная тишина, которая взорвалась восторженными воплями и аплодисментами. Она спела еще три песни, но я уже почти не слушал.