Змей книги бытия
Шрифт:
Я не знаю, измерил ли автор «Пришествия Илии» осознанным взглядом тайную глубину своего упомянутого выше сравнения: посвященным известно, что оккультный смысл слова глава (по-древнееврейски Реш, ) в сравнительной степени — Потен иальная способность к воссоединению, а в превосходной — Принцип живого единства; они без труда понимают, что одно лишь мистическое тело Христа (или его Церковь) обладает однородностью сущности и реальностью архетипа: поэтому его глава (его потенциальная сущность, или принцип) предшествует развитию его тела и эта глава — Иисус Христос. Что же касается Антихриста, то его мистическое тело, представляющее собой совершенно искусственное привнесение и совокупность, изображено безглавым, то есть лишенным собственной сущности и коренного принципа. На самом деле, эта глава, возникающая с опозданием по окончании веков, являясь лишь результатом и продуктом тела, изображает
Ведь вечный символ раздора, раскола и отрицания — будь то Дьявол или Мессия Дьявола, будь то Сатана или его Антихрист — ни под каким видом не мог бы стать принципом единства. Он понимается только как абстрактный тип случайного и переходного состояния или, под другим углом зрения, как относительный синтез злых существ, рассматриваемых в качестве злых, а не в качестве существ.
Антихрист, пророчествуют нам некоторые наиболее просвещенные богословы, был зачат Беельзебутом в лоне религиозного святотатства. Та же самая параллель по контрасту с Иисусом Христом, зачатым Святым Духом в утробе непорочной девы…
У лжемессии вместо тела будет лишь флюидическая или призрачная видимость, и он будет говорить на всех языках. Боге добавляет, что он будет постоянно воевать и преследовать праведников; наконец, он совершит самые удивительные чудеса и пометит своих приверженцев знаком на лбу и на руке.
Наш друг Жуне в своей прекрасной эзотерической поэме «Сорат» так обращается к Антихристу:
Ты крест подъял своей рукою дерзновенной, Ты даже чудеса посмел творить крестом! [212]212
Les Lys noirs. Carre, 1888, in-8, page 3.
Мимоходом подчеркнем эти два стиха, обладающие действительным оккультным значением. Поэту «Черных лилий» удалось высечь из скалы живой источник; но это далеко не всегда случалось с мистиками, говорившими о «Христе тьмы» — и мы не станем собирать все их пророчества, зачастую нелепые и противоречивые. Интересующиеся могут обратиться к сочинениям Абделя, Рабана-мавра и Мальвенды — шедеврам этого жанра.
Разумеется, никогда на мировой сцене не появлялся ни один ересиарх и ни один смелый новатор, приводивший людей к заблуждению или увлекавший их потоком слишком внезапной истины (признанной поэтому преждевременной, рискованной и неуместной), без того, чтобы антропоморфисты ортодоксии не завопили об Антихристе.
Среди прочих, это категоричное обвинение предъявлялось Симону-волхву, Аполлонию Тианскому, Маркиону, Мани, Валентину, Арию, Лютеру, Цвингли и Кальвину [213] . Исходя из прекрасного определения св. Иоанна — spiritus qui solvit Christum [214] , — можно сказать, что все эти взгляды, несомненно, лихорадочно бескомпромиссные, заключают в себе часть истины: читатель увидит, что мы в определенной мере подписываемся под ними, в главе II.
213
Ересиархи и их сподвижники вскоре дали отпор, назвав папу истинным Антихристом, а политический католицизм ватиканских Цезарей — зверем Апокалипсиса. Поучительный обмен взаимными любезностями!
214
«[всякий] дух, который не исповедует [в Вульгате доел.: разделяет, раскалывает] Иисуса Христа» (1 Иоан. 4:3).
Этой оскорбительной чести удостоился даже Магомет — знаменитый цивилизатор Африки, Моисей Измаила, посланник Всевышнего, почти Сын Божий.
То же самое подозрение падало, с другой стороны, на множество политических личностей, например, на Юлиана Мудрого (прозванного Отступником), Фридриха Великого, Робеспьера, Наполеона I и даже Наполеона III. Невероятное количество брошюр было опубликовано в поддержку двух последних тезисов [215] .
Литераторы, философы и ученые тоже не смогли укрыться от подозрений: Вольтер, Руссо, Дидро, д’Аламбер и Гольбах, в особенности, изобличались в XVIII веке, и я был бы весьма поражен, если бы какой-нибудь славный представитель
215
У меня есть одна весьма любопытная брошюра, озаглавленная «Тысячелетие» (Millenaire, Francfortsur-le-Mein, 1866, in-8). Этот памфлет — произведение некоего доктора Зимпеля, умственные способности которого, похоже, расстроены. На розовой обложке помещена двойная гравюра, изображающая Зверя Апокалипсиса с семью головами, одна из которых принадлежит Наполеону I. Верхний эстамп показывает нам Зверя, медленно шагающего справа налево; головы и хвост опущены; юное божество (вероятно, образ Свободы и Цивилизации) сидит у него на спине: его правая рука, вооруженная скипетром, опирается о семь голов; левая держит кубок, откуда выглядывают пергаментные свитки. Нижний эстамп демонстрирует нам ту же молодую женщину, лежащую на земле; Зверь развернулся и теперь устремляется слева направо. Из шеи животного, подобно наросту, внезапно высовывается до пояса какой-то человек: это Наполеон III, очень похожий на самого себя: он гневно сжимает левый кулак, а правой рукой, вооруженной копьем, ранит в бок поверженную богиню.
Во все времена амбициозной манией наиболее ортодоксальных теософов было читать осуществление древних предсказаний в «зеркале» современных фактов…
Одним словом, Антихриста искали и находили повсюду, даже там и, прежде всего, там, где его вовсе не было; но кому приходило в голову видеть его там, где он находился со всей очевидностью: под бареттой инквизитора, капюшоном экзорциста и докторским колпаком демонографа?..
Все трое внушали ужас при совершении своей соответствующей работы — отвратительной и мрачной.
Роль экзорциста ограничивалась истязанием бедных больных, но не столько ради их исцеления, сколько в смутной надежде услышать, как они, во время приступа безумия, обвинят какого-нибудь несчастного в том, что он наслал на них порчу.
Задача инквизитора была более чудовищной: она состояла в том, чтобы завладеть телом, душой и духом обвиняемого с помощью постепенно возрастающих, изобретательных пыток, коварных, медоточивых обещаний и хитроумных, лукавых допросов, вплоть до того рокового момента, когда сердце обвиняемого будет готово замереть и искусно вырванное признание слетит, наконец, с его уст.
Но работа демонографа была, несомненно, самой варварской и наиболее отвратительно-действенной! Не он ли в самом начале, с помощью заразительных нелепостей, излагаемых под прикрытием богословской серьезности, творил в изобилии колдунов и ведьм? Не он ли, опять же, указывая на жертв предприимчивой свирепости судьи, обрекал их на неизбежность так называемой искупительной смерти? Ведь его половинчатая и педантичная юриспруденция (запутавшаяся в казуистике и смердящая ложным богословием) называла колдуна злодеем, столь достойным осуждения, что, увы, одно лишь искупление костром считалось достаточным для того, чтобы смягчить гнев Небес в отношении виновного и таким образом милосердно спасти его от вечного адского пламени!
Обратимся по этому вопросу к юридическим авторитетам XVII столетия.
Во-первых, Пьер де Ланкр, утонченный и светский королевский советник при Парламенте Бордо; несколько строк, вышедших из-под его пера, поведают нам, в чем состоит преступление колдуна и какого наказания он заслуживает: «Непристойно плясать, шумно пировать, дьявольски сношаться, мерзко содомировать, постыдно богохульствовать, коварно мстить, бегать за всеми ужасными удовольствиями, грязными и грубо извращенными, заботливо хранить жаб, гадюк, ящериц и всевозможные яды; пылко любить смрадного козла, любовно ласкать его, уединяться и спариваться с ним ужасно и бесстыдно: не это ли распутные черты несравненного легкомыслия и мерзкого непостоянства, которые невозможно искупить иным огнем, кроме того, что божественная справедливость поместила в аду?» [216]
216
Inconstance des demons, Paris, Buon, 1612, 4e aduertissement, in fine. Таким образом, Ланкр в своем предисловии не признает даже костер достаточным искуплением. Тогда зачем же сжигать? По какому праву узурпировать роль Провидения, предвосхищая отмеченный им час?.. Но в другом месте этот судья сам же себе противоречит: он присоединяется к общему мнению об искупительных свойствах костра и тоже готов сжигать «по доброте душевной».