Змея, крокодил и собака
Шрифт:
– На редкость поспешные и необоснованные выводы, Эмерсон. Допустим, ты или я могли бы связать вместе смутные намёки и разбросанные подсказки, прийти к правильному выводу – фантазии Уиллоуби Форта абсолютно правдивы – и обнаружить сокровенный клад. Но кто ещё способен на такие блестящие рассуждения?
Голова Эмерсона медленно повернулась – точно так же, как поворачивает голову Бастет, намереваясь схватить ничего не подозревающую жертву. Он посмотрел мне прямо в глаза.
– Нет, Эмерсон! – воскликнула я. – Этого не может быть! Ведь мы не видели его и не слышали о нём столько лет!
– Только человек, –
– Мой похититель не был Гением Преступлений, Эмерсон. Я едва ли могла ошибиться – в конце концов, в течение некоторого времени я находилась весьма близко к нему, хоть и не желала этого.
Должна признаться, что моя фраза не относилась к самым тактичным из всех возможных. Ответ Эмерсона состоял из потока ругательств, в том числе нескольких, неизвестных мне доселе. Потребовалось немало времени и сил, чтобы успокоить его. Мои усилия привели к такому чудесному результату, что после перерыва мне пришлось напомнить мужу: окна не занавешены, а слуги ещё не спят.
– Тогда подадим им пример, – ответил Эмерсон, помогая мне подняться. Когда мы шли по лестнице, он задумчиво сказал: – Возможно, ты права, Пибоди. Я по-прежнему склонен видеть ужасающую руку – ещё одна из твоих литературных фраз, помнишь? – ужасающую руку Сети[120] везде и всюду. Я могу ошибаться в том, что касается личности нашего противника, но моя теория о мотивах, стоящих за этими явлениями, непоколебима. Археолог или даже проницательный студент сможет сложить все кусочки головоломки в единое целое.
– Я уверена, что меня пытался похитить не мистер Бадж, Эмерсон.
Эта маленькая шутка возымела желаемый эффект. Эмерсон с улыбкой провёл меня в комнату и захлопнул дверь.
* * *
В течение следующих трёх дней мы работали в Западной долине. Дни эти протекали безмятежно, ничто не нарушало наш мирный труд – за исключением случайного гостя-археолога, прослышавшего о нашем появлении и, как выразился Эмерсон, заявившегося узнать о наших успехах, и кота Анубиса, который, казалось, всеми силами подталкивал Абдуллу к фелиноциду[121]. Я старалась утешить страдающего мастера.
– Ты ему нравишься, Абдулла, это своего рода любезность. Вспомни – Бастет никогда не уделяла тебе такого внимания.
Потирая голову (вступившую в болезненный контакт со скалой, когда кот внезапно вскочил ему на плечо), Абдулла остался при своих убеждениях:
– Мы все знаем, что она – не обычная кошка. Разве она не разговаривает с молодым хозяином и не внемлет его приказам? Этот кот – слуга зла, так же, как кошка Бастет – слуга добра. Само его имя – дурное предзнаменование. Разве Анубис не был богом кладбищ[122]?
Бдительность Эмерсона постепенно ослабевала по мере того, как день миновал за днём без какого-либо тревожного инцидента. При всей своей изоляции Западная Долина была безопаснее любого города. Никто не мог приблизиться к нам, не будучи замеченным задолго до того.
В конце
– Сколько ещё? – спросил он, когда мы вернулись.
– Неделя, самое большее, – ответил Эмерсон. Взглянув на меня, он вызывающе добавил: – Скоро здесь появится Вандергельт-эффенди. Я хочу оставить этот дом до его появления.
Накануне мы получили от Сайруса телеграмму, объявлявшую о его скором прибытии в Каир, и уверявшую, что он с нетерпением ожидает встречи с нами в ближайшее время.
– Возможно, – понадеялся Абдулла, – кот останется здесь с эффенди.
– Вот в чём загвоздка, – согласился Эмерсон. – Когда мы разобьём палатки в Амарне, то не сможем кормить его и заботиться о нём.
Грохот камней и патетически оборванный писк предшествовал появлению Анубиса, несущего в зубах что-то обмякшее и коричневое.
– Тебе не придётся беспокоиться о его пропитании, – заметила я.
Абдулла что-то буркнул себе под нос. Дауд, большой молчаливый человек, крайне редко позволявший себе волноваться, беспокойно смотрел на кота; его пальцы складывались в ритуальный жест, направленный на изгнание зла.
Кот исчез вместе с добычей. В течение некоторого времени царило молчание. Затем Абдулла сказал:
– Сегодня вечером в доме брата моего отца будет фантазия[123]. Она произойдёт в ознаменование того, что я посетил дом своих предков. Но было бы величайшей честью, если бы вместе со мной пришли Отец Проклятий и вы, Ситт Хаким.
– Это – высокая честь для нас, – ответил Эмерсон, как того требовали правила учтивости. – Что скажешь, Пибоди?
Идея понравилась мне. Я очень хотела встретиться с дядей Абдуллы, имевшего определённую репутацию в районе Луксора. Он родился и вырос в Гурнахе, пресловутой деревне потомственных расхитителей гробниц на западном берегу. С помощью средств, источник которых никто не стремился выяснить, он смог достаточно разбогатеть, чтобы купить прекрасный дом на восточном берегу за пределами Луксора. Семейная гордость заставила его нанять лучших артистов для исполнения фантазии.
Развлечения на таких торжествах состоят в основном из музыки и танцев. Вначале мой слух болезненно воспринимал египетскую музыку, голоса певцов скользят вверх и вниз в довольно ограниченном диапазоне, а музыкальные инструменты примитивны по западным стандартам. Однако, как и в большинстве форм искусства, длительное воздействие повысило восприимчивость. И нынче я могла слушать с относительным удовольствием пение в нос под аккомпанемент флейты, цитра, тамбурина и земра (один из видов гобоя). Назойливый ритм барабанов (всех разновидностей) вызывал особенно интересный эффект.