Знахарь-2 или профессор Вильчур
Шрифт:
Неужели на самом деле он утратил самокритичность?.. Неужели не сумел почувствовать упадок духовных и физических сил, который видят в нем уже не только враги, но и друзья? Неужели действительно стал бездарным человеком, дряхлой развалиной, помехой для других?.. Он, кто чувствует в себе столько силы, веры в себя, жажды работать!..
Он грустно посмотрел на стол, где лежали два листа бумаги. Затем медленно взял их, измял и выбросил в корзину. Зачем обращаться к другим? Все они, если отважатся только на такую откровенность,
Борьба была проиграна. Он понял это и сумел поступить так, как подсказывала ему совесть.
Спокойно достал лист бумаги из стола и написал:
"Уважаемый пан председатель! Подумав и изучив ситуацию в клинике, я пришел к убеждению, что единственным правильным решением вопроса будет мой уход. Так как после принятия такого решения мне было бы очень тяжело оставаться здесь еще даже на несколько дней, я позволяю себе передать руководство клиникой профессору Ежи Добранецкому, моему заместителю, который в совершенстве владеет всеми вопросами. С уважением
Рафал Вильчур".
Он сложил страницу вчетверо, вложил в конверт, написал адрес председателя Тухвица и нажал кнопку звонка.
— Отправьте, пожалуйста, сейчас, — обратился он к курьеру, — и сообщите профессору Добранецкому, что я хочу с ним поговорить.
Добранецкого пришлось ждать недолго. Но этого было достаточно для того, чтобы Вильчур смог овладеть собой и поздороваться совершенно спокойно:
— Прошу садиться. Я хотел с вами поговорить, если вы располагаете временем.
Добранецкий взглянул на часы.
— У меня до операции двадцать минут.
— Ну, столько я не отниму у вас.
— О чем речь? — спросил Добранецкий.
— Недавно был здесь у меня председатель Тухвиц. Он сказал, что некоторые врачи нашей клиники подписали докладную, в которой предлагалось мое освобождение. Но председательТухвиц не назвал мне ничьих фамилий. Я прочел эту докладную, и у меня есть основания предполагать, что ее автор — вы, автор и инициатор.
Добранецкий слегка прикусил губу, но поднял голову и, глядя в глаза Вильчуру, ответил:
— Да. Я не собираюсь скрывать это.
— И причины нет у вас, — подхватил Вильчур.
— Нет причины, нет, — подтвердил Добранецкий. — Я не принадлежу к числу тех людей, которые чего-нибудь боятся и которые соглашательски готовы мириться с тем, что считают злом, вместо того чтобы любыми средствами противостоять этому.
Вильчур усмехнулся.
— Как вы точно выразились: любыми средствами. Вы не погнушались ни одним, но не об этом я хотел с вами говорить. Так вот, Тухвиц выдвинул альтернативу, оставляя за мной право выбора: или, оставаясь руководителем клиники, убрать из нее тех, кто, обманывая общественное мнение, вредит
Он умолк, ожидая вопроса Добранецкого. Тот, однако, лишь несколько побледнел, но не произнес ни слова. Вильчур смерил его презрительным взглядом.
— Тухвиц оставил решение за мной, и я его уже принял: несколько минут назад я послал ему письмо с отказом от руководства.
На лице Добранецкого выступили красные пятна.
— Я сообщаю об этом вам, потому что в том же письме содержится мое решение о передаче клиники в ваши руки. И я хотел спросить вас, окажете ли вы мне эту маленькую любезность принять ее.
Добранецкий пошевелил губами, но ничего не сказал.
— Это облегчило бы для меня ситуацию, — продолжал Вильчур спокойным тоном. — Передавая руководство кому-нибудь другому, я был бы вынужден затратить много времени на всякого рода объяснения, в то время как вы, неоднократно замещая меня, прекрасно обо всем осведомлены. Только сегодня я вернулся из отпуска, поэтому мне меньше известны текущие дела клиники, чем вам. Так вы согласны?
— Согласен, — лаконично ответил Добранецкий.
Вильчур встал.
— Значит, вопрос решен, и я вас поздравляю. Добранецкий тоже встал и сказал:
— Прощайте, пан профессор.
Он протянул Вильчуру руку, но тот покачал головой.
— Нет, извините. Руки я вам подать не могу.
Добранецкий на какой-то момент застыл как
изваяние, потом вдруг резко повернулся и быстро вышел из кабинета.
У профессора Вильчура было еще довольно много работы. В его кабинете в шкафах и ящиках стола лежали книги, принадлежащие ему, записки, планы лекций… Следовало во всем этом разобраться, все это сложить, а затем попросить, чтобы запаковали. Когда он закончил эту работу, на улице уже смеркалось.
Вильчур оделся и, проходя через приемную, увидел Люцию. Она ждала его.
— Добрый вечер, панна Люция, — обрадовался он. — Я думал, что вас сегодня нет в клинике. Почему вы не заглянули ко мне?
— Я заходила сюда много раз, пан профессор, но над дверью вашего кабинета все время горела красная лампочка.
— Ах, да-да. Я был очень занят.
— Сегодня закончился ваш отпуск?
— Сегодня, — подтвердил Вильчур.
— Какой же вы нехороший, пан профессор! Все праздники ведь были в Варшаве, а я об этом ничего не знала.
Он улыбнулся, глядя на нее.
— А как вы узнали?
— У меня есть аж два доказательства вашего присутствия в Варшаве.
— Даже два?
— Да. Я звонила вам.
— Но Юзеф об этом мне ничего не говорил.
— Потому что вовсе не Юзеф подходил к телефону, а какой-то странный человек. Мне показалось, что… что он… Извините, пожалуйста, но мне показалось, что он душевнобольной.
— Душевнобольной?
— Ну да. Он говорил такие глупости и был, кажется, совершенно пьян.