Знахарь
Шрифт:
Он взял несколько тактов вальса из «Осенних вариаций».
— Это он о той Марыське, что у Шкопковой работает, — заметил кто-то.
— Именно о ней, — подтвердил Собек. — О ней, на которую такие подонки, как уважаемый пан Войдыло…
— Заткнись! — крикнул Войдыло. — Хватит с меня.
— Пану хватит, а мне мало…
— Смотри за своим носом!
— И пан мог бы посмотреть за своим, только темно Издали не видно. Но ко мне ты не спустишься, потому что боишься.
Зенон рассмеялся.
— Придурок, чего это я должен бояться?
— Боишься получить по морде!..
— Прекратите,
— Правда, не стоит руки пачкать, — спокойным тоном согласился Собек.
— Сам получишь по морде! — заорал Зенон.
И не успела компания удержать его, как он уже был внизу. В темноте все перемешалось. Раздалось несколько глухих ударов, а потом треск: прекрасная мандолина пана Собека разлетелась вдребезги от соприкосновения с головой экс-семинариста. Противники свалились на землю и покатились под забор.
— Отпусти, — послышался сдавленный голос Зенона.
— Получай, негодяй, получай, чтобы помнил! — слова Собека сопровождались глухими ударами.
— Нарвался на меня, так знай!.. Будешь трогать девушек?! Что?
— Не буду!
— Получай еще, чтобы запомнил!
— Клянусь, не буду!
— А еще получай, чтобы клятву помнил тоже! И еще! И еще!
— Братцы, спасайте! — заскулил Зенон.
Вокруг собралось несколько человек, увлеченных дракой. Однако никто не бросился на помощь. Собек пользовался всеобщим уважением, и даже те, кто не знал, из-за чего началась драка, допускали, что справедливость на его стороне, тем более что противником был всем известный дебошир. Дружки Зенона тоже не торопились выручать приятеля. В глубине души они с самого начала были на стороне Собека, ведь драку начал Зенон.
— Мужики! — крикнул кто-то из толпы. — Хватит! Прекратите!
— Перестаньте! — добавил другой.
Собек встал с земли. Из дому выбежал Лейзер с керосиновой лампой в руке. При свете можно было рассмотреть внешний вид Зенона: порванный костюм, под глазами синяки, кровоточащий нос. Пошевелив во рту языком, он выплюнул несколько зубов.
Собек отряхнул костюм, поднял с земли гриф со струнами, на которых жалобно подрагивали остатки мандолины, крякнул и, ничего не сказав, ушел.
Другие тоже стали в молчании расходиться. На следующий день Радолишки напоминали растревоженный улей. На площади перед костелом ни о чем другом не говорили. Все уже знали причины драки и ее результат. Общественное мнение высказывалось в пользу Собека, и народ радовался, что хоть кто-то, наконец, усмирил Зенона. Но в то же время осуждали Марысю. Во-первых, потому что драка произошла из-за нее, а во-вторых, частые посещения магазина молодым паном Чинским так или иначе свидетельствовали о безнравственности молодой девушки.
Кроме того, просто не подобало, чтобы из-за какой-то приблуды, девицы из магазина, дрались в общественном месте представители городского общества — чиновник и сын из богатой и уважаемой семьи.
Все интересовались, как отреагирует на инцидент семья Войдыло. Об этом заводили разговор даже с братьями Зенона, но те только плечами пожимали:
— Это не наше дело. Отец вернется, сам во
Старика, действительно, не было в Радолишках. Он уехал закупать товары к виленским кожевникам.
О драке Марыся узнала ранним утром. Прибежали две соседки и обо всем подробно рассказали. Насколько была удовлетворена посрамлением Зенона пани Шкопкова, считавшая это Божьей карой за то, что тот бросил учебу в семинарии, настолько Марыся была раздосадована. Она корила себя за излишнюю откровенность. Зачем она пожаловалась этому благородному пану Собеку! Втравила его в такие неприятности! Бог знает, к чему это приведет. Старый Войдыло не простит, что побили его сына, наверное, подаст в суд, напишет жалобу в администрацию почты. За свое благородство пан Собек рискует заплатить потерей места…
Несомненно, она была благодарна ему, но в то же время жалела его. Он защитил ее, подверг себя опасности, добровольно стал жертвой омерзительных сплетен, в которых теперь долго будут трепать его доброе имя. Из-за этого он стал ее, Марыси, кредитором. Пусть даже он никогда не напомнит ей о случившемся, но каждый его взгляд будет говорить:
— Я защитил твою честь, достоинство и доброе имя, не причитается ли мне за это какое-нибудь вознаграждение?
Был в этом деле и еще один минус. Марыся хорошо понимала, что становится предметом обсуждения злых языков и они непременно отравят ей жизнь.
Она не лгала, ссылаясь на головную боль и отказываясь от посещения поздней обедни, она, действительно, чувствовала себя больной, подавленной и несчастной. За всю неделю она ни разу не вышла из дому: плакала и размышляла, что же теперь будет. Если бы только она могла убежать отсюда, уехать как можно дальше, хотя бы в Вильно! Согласилась бы на любую работу, стала бы служанкой… Но у нее не было средств на дорогу, и она не обольщалась надеждой на то, что пани Шкопкова ссудила бы ее деньгами. Ни пани Шкопкова, ни кто-нибудь другой в городке. Разве… разве…
И тут она вспомнила о знахаре с мельницы. Дядя Антоний наверняка не отказал бы ей. Это единственный человек, который остался у нее на этой земле.
Она начала лихорадочно обдумывать план действий. Вечером, когда станет темно, она пойдет огородами до шоссе, а оттуда до мельницы. Где-нибудь по дороге сядет на телегу и к утру будет уже на станции. Там она напишет письмо пани Шкопковой… и ему, пану Лешеку.
Сердце Марыси сжалось. А что, если он не захочет приехать в Вильно?
И сразу все ее проекты рассыпались как карточный домик.
Нет, уж лучше по сто раз на дню подвергаться оговорам, насмешкам, сплетням, чем отказаться от возможности видеть его глаза и губы, волосы, слышать дорогой голос, касаться его сильных и красивых рук.
— Будь что будет, — решила она.
Был еще один выход: признаться ему во всем. Он ведь гораздо мудрее ее и наверняка найдет лучший выход.
Но на это она, наверное, не решилась бы никогда. Она знала, что никто в городке не осмелится рассказать ему о причине драки пана Собека и сына Войдылы. Однако если он узнает, то заподозрит, что пан Собек имел основания выступить в защиту Марыси, и тогда…