Знак Моря
Шрифт:
Небольшая плата за процветание – ничтожный ручеек утекающих жизней, вылавливаемый год за годом сетями богов моря, кровавый оброк за их право на морские богатства. Возможно, это и сделало их упрямыми торговцами, умело стоящими на своем. Но с богами не поспоришь. И островитяне проклинали море, когда не находились на его груди, приношения делали с явным неудовольствием…
Семья Рола, ибо он считал их семьей, хотя Морин и Айд не состояли с ним в родстве, жила на Деннифрее много лет. И всетаки они считались чужаками. И люди в битком набитой таверне в Дриоле замолкали, стоило деду Рола заглянуть через порог.
– Мы плавучие обломки древней ненависти, – говаривал он внуку. – Нас пустили по волнам страх и невежество людей… – Он много говорил всякого в таком роде, настолько много, что
Они жили отдельно, особняком, странная четверка, в доме, выстроенном Морином из местного камня на далеко выдающемся мысе, откуда суда, бороздящие Двенадцать Морей, казались стаями парусов на бирюзовой окраине неба. «Эйри», так дед давнымдавно назвал их малое жилище, ибо твердо полагал, что дому имя нужно не меньше, чем кораблю. И дом платил им добром, признательный за такую мысль. Крытый дерном, прямой, как военное укрепление, дом Эйри равно отводил от них зимние шквалы и немилосердный летний зной. То был единственный дом, который помнил Рол.
Под самым домом раскинулась небольшая бухта в виде месяца, где зимовал на берегу их гуари. А чуть в глубину суши Айд неустанными трудами возделала один руд доброй землицы, примешав к ней тонну водорослей. Так что у них были свежие овощи, за которыми не требовалось таскаться в город. Еще дальше на краю леса рылись, ища корм, две свиньи. Они ведать не ведали о своей грядущей участи, а их чернополосатые отпрыски пищали, подступаясь к сосцам.
На осыпающейся оконечности мыса маячил агролит, холодный даже в самый жаркий из дней, в летнее солнцестояние, и не отбрасывавший тени на закате. Местный народ не смел и приближаться к нему, а семья Рола жила неподалеку. Иногда Рол думал о камне, как о дальнем родиче, с которым редко встречаются, не добром и не злом, как о привычной части своего окружения. Дед часто сиживал, прислонившись к камню спиной, даже в зимнюю пору, и наблюдал за бесконечным движением морских валов, что один за другим прокатывались по морю.
Знакомый клочок земли ограничивала высокая однообразная пустошь за мысом. Там только и было, что вереск, папоротник и мелкий кустарник. Почва там мягко пружинила под ногой, а во влажную пору грозила бедой любому, кто не знал о таящихся здесь бочажках и топях. Здесь никто не жил. Разве что олени, кролики и канюки.
С местными жителями их семейство общалось лишь от случая к случаю. Сериок, Старейшина Дриола, заглядывал раз в год для Проверки. И, хотя он при этом не заходил в дом, он охотно распивал с дедом фляжку ячменного пива, отдавая дань обычаю, и задавал все те же вежливые вопросы, а затем покидал их, вытирая холодный пот со лба, со светящимся облегчением взглядом. Но он знал, что ему прибавит чести, если народ станет говорить, что он посмел вкушать угощение с обитателями мыса, и тогда его наверняка вновь выберут старейшиной.
Еще Айд раз в несколько месяцев тащилась, отмеряя мили по грязи, в Дриол, дабы выменять то да се из того, что они не могли сделать, вырастить или поймать сами. Пряжу для сетей, белынь для дедушкиной трубки, новое лезвие для топора или кухонного ножа, дабы заменить вконец истершееся старое, и непременный мешок желтой муки для выпекавшихся раз в две недели хлебцев. По возвращении ремень наспинной корзины оставлял на лбу Айд красную продольную полосу, не сходившую несколько дней, как память о путешествии, и Айд становилась чуть менее раздражительна и упряма, чем обычно, то ли оттого, что любила посещать городок, то ли от радости, что покончила с делом. После каждого такого похода она неизменно проводила ближайшую ночь на пустоши, чтобы «прояснилось в голове», как она утверждала, и всякий раз возвращалась утром, грязная, исцарапанная, но со связкой кроликов, свисающих с руки, или, реже, с олененком, у которого была переломлена шея.
Както ясным осенним днем Рол забежал дальше обычного от дома, собирая ягоды на западных склонах
С тех пор деревенские ребята избегали его. Часто, когда он бродил по увядшим верхним пустошам над мысом с луком для стрельбы по птицам и сумкой для дичи, он заставал их за игрой, но тут же испытывал болезненное содрогание, когда они задавали деру, едва его заметив. Он не отличался от природы склонностью к одиночеству. Когда он стал старше, его начали утомлять брюзжание Айд, простодушное миролюбие Морина, нелепые россказни и загадочное бормотание деда. Он испытал большую радость, когда его объявили достаточно взрослым, чтобы выйти в гуари с Морином и попытать удачи во владениях прихотливых Уссы и Рана. «Нырок» был лодкой, рассчитанной на прибрежное мелководье с единственной мачтой, несущей один широкий снизу гафельный парус. Широкая, точно бедра старой шлюхи (по выражению деда), лодка изрядно отклонялась от курса, но зато держалась на плаву, точно уточка. Она не отличалась особой красотой, но обладала простым и добрым сердцем, и дед тщательно подрисовывал каждую весну глаза близ ее носа, бормоча при этом нечто невнятное. Вначале Рол не мог поднять парус без помощи Морина, как ни налегал на фал, но, по словам Морина, у Рола был нюх на ветер, и он скоро и ловко обращался с рулем.
Осенью с юговостока, с Абора, одно за другим являлись, бойко скользя, суденышки. С легкостью достигали они отдаленных рыбных угодий, но прорываться обратно оказалось для них тяжким трудом. Тому, кто стоял у руля, требовалась большая сноровка, чтобы держаться левым бортом к ветру.
Работа на лодке сделала плечи Рола шире, а мышцы крепче. И вот через год он мог один управиться с «Нырком», хотя это ему еще не дозволялось. Улов состоял большей частью из абларони – длинной, с серебряными боками рыбы, главной добычи на Семи Островах. Но рыбаки вылавливали также кальмаров, сельдь и Прибрежных Монахов – жуткого вида изысканное яство, за которое в Бьонаре, как говорил дедушка, отваливали столько серебряных минимов, сколько весила сама тварь.
Коечто из улова они включали в свое ежедневное питание. Больше уходило на корм свиньям, порядочную часть сушили, солили, коптили или мариновали, запасая на зиму, мрачную пору, когда лишь немногие из рыбаков дерзали бросить вызов гневному Рану. Под полом хижины был вырыт погреб, к зимнему солнцестоянию на его полках красовалось блистательное воинство банок, горшков и упаковочных клетей с филе абларони, просоленным до крепости древесины. Вскоре приносили положенную дань и две свиньи, и по вечерам после их забоя появлялся кровавый пудинг, столь любимый дедом, а заодно колбасы, вяленые окорока, заливные ножки и большие копченые свиные бока, которые коптили за домом. Вдоволь имелось сушеных водорослей. Их можно было жевать, когда заканчивалась белынь. Отправлялись в большие плетеные корзины репа, морковь и свекла, собранные неутомимой Айд до того, как земля трескалась от первых морозов. Были также горшки орехов, сбитых с ветвей орешин в свиной роще, и, редкая удача, медовые соты, добытые Морином из дупла в могучем дубе дальше в глубь суши, запечатанные воском из них же в глиняном горшке и хранимые Айд, словно драконьи сокровища.