Знак Сокола
Шрифт:
Немногие оставшиеся в живых маньчжуры между тем заметно заволновались. Они, по-видимому, отошли от первого шока и теперь были готовы снова взяться за оружие. Остудить их смогли лишь двумя залпами картечниц, которые повалили около трёх десятков воинов, и направленным на них остальным оружием. Что же делать с остальными? Отпустить, расстрелять? Второе предпочтительнее, поскольку маньчжуров опасно держать под охраной — очень уж они склонны к бунту и побегу.
Вскоре из крепости прискакал радист Стефан, доложивший Матусевичу предложение Сазонова — оставить две сотни наиболее крепких воинов для тяжёлой работы в Ангарии, с остальными он советовал поступить по усмотрению Игоря. Патроны всё же он предлагал поберечь. Матусевич так и поступил — оставшиеся четыре десятка маньчжуров были изрублены даурским ополчением во избежание неприятностей.
— Вот тебе и поспал, значит. — Николка был вне себя от возмущения. — Я там в тайге караулил народ непонятно от кого, а ты лычки младшего сержанта зарабатывал!
— Зато ты пообщался, верно, со своей девчонкой? — улыбался Ваня, пришивая две лычки на китель.
— А ну тебя! — махнул рукой Николка.
— Но-но! Как ты разговариваешь со старшим по званию? — уже смеясь, отвечал парнишка.
— Вот сейчас как наваляю тебе, старший! — пригрозил ему ефрейтор, покраснев.
— Да не злись ты, Николка. В следующий раз геройство проявишь, — миролюбиво сказал Ванька. — А пока вона, знай себе охраняй крепко пленных.
Взятые в плен вражеские воины в большинстве оказались китайцами. Из них нужно было выбрать наиболее крепких и молодых мужчин для работ в Ангарии. Но прежде все они были разделены на четыре группы. Пока одна группа собирала трупы и очищала местность от последствий боя, вторая копала обширные могилы на месте своего недавнего лагеря. Третья группа собирала железо и оружие, годное для раздачи туземцам или шедшее на переплавку. Четвёртая группа, в которую входили раненые, была предоставлена сама себе. Их постепенно выгоняли прочь воины Лавкая, обрекая на смерть в тайге от рук туземцев. Среди них был и свалившийся с коня Лифань, который решил не искушать судьбу после того, как оба мукденских чиновника были чудовищным, непонятным им способом убиты. Едва он пропустил их вперёд, дабы они осмотрели скоро устраиваемую батарею из китайских орудий, как дзаргучей вывалился из седла, обдав Лифаня горячей кровью. Казалось, что голова его лопнула, словно глиняный кувшин. Следующим стал второй чиновник, его затылок буквально вырвало из головы. Лифань понял, что следующим станет он, поэтому быстро сполз с коня, лихорадочно заметавшись под лошадиными ногами. Он принялся срывать с себя свой походный наряд, не отличавшийся такой богатой расцветкой, что была у чиновников. Лифань уже понял, что чиновников убили именно из-за их нарядов. Поэтому военачальник, пачкаясь в чужой крови и собственной рвоте, под свистящими над головой пулями переодевался в одежды убитого китайца, прижавшись к остывающему брюху убитой лошади. Мёртвый китаец покачивал головой, разбитой вражеской пулей, пока Лифань стаскивал с него залитый кровью и продырявленный в нескольких местах длиннополый халат.
— Без заморских пушек и огромной армии разрушить эту крепость невозможно, — повторял тогда Лифань, стуча зубами от страха, злости и безысходности. — Оружие северных варваров слишком дальнобойно и разрушающе!
Маньчжур решил притвориться убитым, но вскоре краем глаза увидел, как туземцы добивают раненых, что не могут встать и идти. Лифаню пришлось, намотав на лицо окровавленную тряпку, присоединиться к тем немногим, что брели с поля боя к лагерю сами. На вторые сутки маньчжур, пользуясь дозволением северных варваров, хотел было уйти, как наконец увидел тех, о ком говорили ему прежде верные туземцы. Среди привычных Лифаню солонов и дауров появились совсем другие люди — высокие и крепкие телом большеглазые бородачи. Были среди них и безбородые, но все они явно принадлежали к одному сословию. Маньчжур, не отрываясь, наблюдал за ними. Ходят степенно, не бегают, как туземцы. Разговаривают на непонятном языке, причём проклятые туземцы их понимают и даже разговаривают с ними! Лифань не на шутку разволновался — ведь это очень опасно, когда ближние к Цин варвары начинают действовать заодно с варварами дальними.
— Очень опасно, — бормотал маньчжур.
Может быть, именно этим он и привлёк к себе внимание одного из северных варваров. Высокий бородатый воин не спеша подошёл к Лифаню, перешагнув через умершего от ран монгола. Он больно ткнул военачальника длинным ножом, торчащим из аркебузы невиданной прежде конструкции, и проговорил маньчжуру:
— А ты, я смотрю, ещё жив? Халат-то весь в крови! — Бородач принялся тыкать в дырки на одежде маньчжура.
Лифань похолодел и покрылся липким, противным потом. Его сейчас раскроют! Маньчжур тут же спохватился и, изображая сильную боль, принялся тащиться подальше
7
Фудутун — помощник командира (дутуна) гарнизона.
— В том же Нерчинске они нужны будут или на ангарских полях — так ведь больше людей на производство можно отрядить, — объяснил он своё решение албазинскому воеводе, старшему на этих землях.
Алексей согласился с Игорем, заодно сообщив, что он на днях уходит к устью Амура на «Тунгусе», оставляя за себя Петра Бекетова.
— Ну, удачи тебе с тестем, Алексей Кузьмич! — пожелал ему сунгарийский воевода. — Зимовать уж там тебе придётся.
А ещё через два дня из Зейска пришли «Солон» и «Даур», с подкреплением и боеприпасами. Теперь Матусевич, используя информацию, полученную от двух командиров, чудом уцелевших на разбитых у крепости кораблях, а также нескольких мелких начальников из пленных, начал планировать рейд возмездия.
Яркое солнце в зените, яркая зелень под ногами лошадей. Небольшой, в дюжину, отряд всадников неспешно идёт берегом реки. Здорово припекает, но, к счастью, то и дело облегчение приносит ветер. Выручает и близость реки — то один, то второй подъезжает к лениво текущей Селенге и, зачерпнув в шапку воды, обливает голову, тормоша волосы. С одной стороны реки — равнина, покрытая ковром высокой травы. Сильный ветер заставляет её с шумным шуршанием сгибаться под своим напором, словно он пускает волны в этом зелёном море. Невысокие сопки с частыми гранитными выступами тянутся вдоль противного берега, то отдаляясь от реки, то подступая к воде вплотную. Там же стоял сплошной хвойный лес. На более пологом берегу, где шёл отряд, преобладал лесостепной ландшафт, с невысоким кустарником и редколесьем. В траве жили своей жизнью многочисленные насекомые, ни на минуту не прекращавшие стрекотать.
— Жарко! — проговорил передний всадник и вытер кепкой мокрую шею.
Это был крепко сбитый мужчина, обладатель шикарной бороды, солнцезащитных очков Polaroid и огромного медного креста на мощной груди. Конь, захрустев под копытами мелким камнем, остановился на пригорке, слушаясь хозяина. Тот привычным движением руки отогнал назойливых жужжащих мушек и, сняв очки да приложив ко лбу ладонь, стал осматривать окрестности. Близ каменистого берега метрах в двухстах он приметил небольшую рощицу редко стоящих осин, растянутую вдоль берега.
— Вона туда и пойдём, роздых себе устроим! — сказал он остальным.
— Кузьма Фролыч, — позвал его отнявший от глаз бинокль товарищ. — Глянь, там и Хилок в Селенгу вливается.
— Ну и ладненько, — обнажив ровные крупные зубы, проговорил Усольцев с усмешкой. — Вот меня завсегда удивляло, что для кажной речушки или острожка у вас уже и названьице имеется. Выходит, что и придумывать ничего не мочно?
— Тебе жёнушка не говорила, откель оные знания? — улыбнулся немолодой радист группы. — Знамо дело, говорила. Кстати, мы пришли, а это значит, что надо место под крепость смотреть.
— А что тут смотреть? — пустив коня шагом, отвечал казак. — Не по тому берегу мы идём.
Радист согласно кивнул:
— Тут мы дали маху — тот берег выше, крепче, да и лес стоит там. Но зато тут я заметил жирные глины в низинах, пригодится. Да и на Хилке глина и песочек тоже есть.
— Эка вы к камню страсть имеете! — обернулся к собеседнику Усольцев.
— Строить надо крепко! Чтобы наши остроги не пожгли! Уголь, кстати, на Хилке тоже есть.
— Нас не выбьешь! — воскликнул Кузьма. — Кому это по силам? Разве что дикие тунгусцы, яко зверь хищный, схватят да убегут, что на тракте было?