Знак Ворона

Вересов Дмитрий

— Надо же! А эта тощая дамочка, с толстым слоем грима на черепе?

— Ну, Татьяна, ты самых знаменитых в мире персон не узнаешь. Так нельзя! А фильм “Теловредитель” помнишь? Кто там главную женскую роль играл?

— Уитни Хвостон. Но она ведь красавица, а это просто какой-то ходячий скелет!

— Тише!.. Наркотики, моя дорогая. В больших количествах они способны творить чудеса, но, к сожалению, чудеса не со знаком плюс.

Официанты разносили на подносах французское шампанское. Основная часть мероприятия не могла начаться, пока не прибудет

хозяин торжества. Впрочем, те, кто присутствовал на балу не в первый раз, знали: дядя Джулио всегда появляется одним из последних. Он не любит ждать и предпочитает, чтобы это делали другие. Все давно привыкли прощать ему этот маленький каприз. Чем бы губернатор ни тешился, лишь бы позвал в гости еще разок.

А шишки мирового масштаба продолжали входить в освещенный тысячью свечей зал, сыпались как из рога изобилия. Думала ли Таня восьмидесятых, гражданка нерушимого Советского Союза, что когда-нибудь попадет в одну тусовку с теми, кого она видела на экране телевизора. Даже мечтать о таком казалось верхом безумия. Казалось, что все эти телегерои живут где-то на другой планете, в ином, ирреальном мире. А теперь она, Татьяна Ларина-Розен, стоит с ними рядом. И они подходят, протягивают руку, подносят ее ладонь к губам. Как удивительна жизнь! Как непредсказуема!

На балу Колину представлялся случай поговорить с самыми важными людьми.

С самыми архиважными, с теми, кто еще в период Великой американской депрессии начинал крышевать голливудскую киноиндустрию, а теперь, в сотни и еще в сотни раз преумножив вложенный капитал, решали идеологические вопросы общей голливудской политики.

Колина подвели к Уильяму Петти-младшему. Забавно, но младшему было уже шестьдесят пять или шестьдесят восемь…

— В вашем фильме вложены некоторые средства покойного лорда Морвена? — спросил Петти-младший.

— Да, сэр, — почти по-военному ответил Колин, искоса поглядывая, как Татьяна выполняет элемент аргентинского танго, в просторечии именуемый “дорожкой”, и грациозно фиксирует обязательные резкие повороты головы.

— Эти средства, вероятно, и пошли на приобретение скандального русского авианосца? — спросил Петти.

— Крейсера, сэр, — поправил Колин.

— Неважно, важно то, что нам бы хотелось сделать что-либо приятное в память о нашем покойном друге лорде Морвене, — сказал Петти, — мы бы хотели посодействовать тому, чтобы кино, отчасти снятое на деньги нашего друга, было бы отмечено общественностью именно в той части, в какой оно было профинансировано…

— Сэр? — Колин вопросительно наклонил голову.

— Видите ли, — продолжал Петти-младший, — дать фильму о русских как о героях — главные призы американского киноискусства было бы неверно с политической точки зрения…

Колин нервно сглотнул. Он понимал, что для него сейчас наступил момент истины. Именно эти калифорнийские нефтяные воротилы, главным среди которых и был Петти-младший, — решали вопросы идеологических и политических перспектив американского киноискусства.

Они рассматривали кинобизнес

как дорогую игрушку. Как футбольный клуб, который приносит не только деньги, но и гордость, как гордость от обладания красивым автомобилем или красивой женщиной.

— Целесообразно было бы дать вашему фильму приз за лучшие спецэффекты, имея в виду эти скандальные и дорогие плавучие железки, — сказал Петти уже с трудом. У него начиналась одышка. И прежде, чем стоящий рядом с Петти секретарь объявил бы аудиенцию законченной, Колину хотелось услышать еще что-нибудь утешительное. Ведь он надеялся на большее.

— Вы же понимаете, господин Фитцсиммонс, в Голливуде крутятся не только деньги лорда Морвена, светлая ему память, так что целесообразно было бы ограничиться двумя призами: уже названным и еще за лучшую женскую роль…

Секретарь дал понять, что время, отпущенное Колину на общение с Петти-младшим, истекло.

Петти дружески похлопал Колина по плечу и на прощание сказал с астматическим придыханием:

— Идите, дорогой Фитцсиммонс, танцуйте, лапайте девчонок за ягодицы, пока и ноги танцуют, да и все остальное функционирует, а мне вот пора домой на укол и в постельку — баиньки, а вы пока молоды — наслаждайтесь жизнью!

Два “Оскара”! Значит, ему дадут два “Оскара”…

Ему…

Колину Фитцсиммонсу.

Жаль, эх как жаль, что не за лучшую режиссуру и не за лучшую мужскую роль…

Но все равно — фильм-то его!

Надо ли сказать Татьяне? Нет, по этике этого делать нельзя.

Петти — тот, конечно, дипломат, он ведь ничего напрямую не сказал, все формулировки звучали, как справедливо было бы… Или — целесообразно было бы…

И юридически к его словам, даже попади они в газеты, придраться было бы никак нельзя. Подумаешь, высказал свое мнение!

С этой минуты для Колина уже не было той постановочной интриги, которой так славится церемония присуждения главного приза американской киноакадемии.

Сидя в первых рядах овеянного славой зала, когда разряженные в пух и прах оскароносцы прошлых лет примутся разыгрывать игру в конвертики с фамилиями номинантов, он — Колин Фитцсиммонс — будет сидеть на своем стуле ни капли не переживая.

Он уже будет точно знать.

Потому что слово Петти — это слово калифорнийского закона. Как слово шестизарядного мистера Смит-энд-Вессона в те давние далекие годы освоения Западных земель.

Колин взял с подноса бокал шампанского.

Таня танцевала теперь что-то тягуче медленное.

На сцене, сопровождаемый симфоническим оркестром, пел двойник Элвиса Пресли.

Love me tender

Love me sweet

Love me where I go

All my dreams will be complete

And I love You so

Таня танцевала с Леонидом.

Они, именно они сегодня именинники, подумал Колин. И почему-то вдруг заревновал, глядя на улыбающуюся друг другу пару.

Татьяна Захаржевская-Морвен

Морвен-хаус. Англия. Лондон.

Вермонт. США