Знак Зверя
Шрифт:
— Да нет. Просто не пьющий в компании... как бы это сказать...
— Лучше ты, — сказал Петрович, наступая под столом на ногу саперу, — расскажи про отпуск. Как там в Союзе?
— В Союзе? Там чудеса... Цепные коты там. Сидят на золотых цепях и ходят вокруг да около, сказки говорят.
— Какие сказки? — спросил Ямшанов весело.
Майор снова наступил под столом на ногу саперу.
— Петрович, что вы, как медведь, — сказала машинистка.
Майор уставился на нее. Сообразил. Подмигнул.
Сапер с улыбкой глядел на Ямшанова.
— Сказки все те же, Ямшанов.
— Алеша, а военные песни вы знаете? — спросила Катерина.
— Афганские?
— Нет, нет. «Темную ночь». Или «Враги сожгли». Мой отец воевал и очень любит эту песню.
— Катерина, новая война — новые песни! — воскликнул Дроздов.
— Они все мутные, блатные какие-то, не люблю, — поморщилась машинистка.
Сапер засмеялся.
— Какая война? Где война?
— А что же это по-твоему? — спросил Александров.
Сапер посмотрел на него.
— Твоя любимая «Красная звезда» белым по черному пишет: учения. А это значит, все условное: противник, потери. Мины, душманы, цинкачи... Трупы ребят, за которых тебе не хотят давать ордена.
У Александрова на скулах покраснела кожа.
— Ну, как это ни называй, а стреляют, — сказал толстощекий лысоватый майор. — Выпил бы ты, Костя, чаю.
— И ты условный, Петрович, вместе со своим чаем. Мы есть, но нас нет. Все условное, весь этот полк... гора... батареи...
— Но пятнадцать лет Крабову дадут не условно, — заметил Дроздов. — Или расстреляют. А завтра еще кого-нибудь.
— Ну, это слухи, никто его не расстреляет, — возразил Александров.
— Условный суд? Условный расстрел. — Сапер засмеялся.
— Надо же как-то успокоить бабаев, — сказал черноусый Дроздов.
— Тогда надо всех, весь полк посадить! — не выдержал Александров.
— Погоди, Александров, доберутся и до тебя. Найдут за что, — засмеялся сапер. — За звон. Когда выяснят, что он пустой.
— Сколько этих кишлаков побито, — пробормотал майор.
— А может, здесь теща Кармаля жила? — Сапер обернулся к Ямшанову. — А такая информация есть в Греции?
— Я точно знаю одно: может быть, все условное и ненастоящее, но наши женщины самые что ни на есть настоящие, — ответил Ямшанов.
Сестра зааплодировала.
— Браво! Если бы вы сидели ближе, я бы вас расцеловала.
— Расцелуй меня, Лариса! Я подойду! — закричал Дроздов.
— Слишком усы колючие.
— А? Так?! Алешка! Воды!
Все с улыбками глядели на Дроздова. Он вынул из тумбочки мыло, помазок, лезвия. Алексей подал ему воду в стаканчике. Дроздов начал намыливать усы. Александров перестал улыбаться.
— Вот это шик, — тихо проговорил сапер, — гусар продает русалке усы.
Александров метнул взгляд
— Перестань, — сказал он Дроздову.
Но тот уже брился.
— Алеша, возьми же гитару, — с мягким упреком сказала машинистка. — Мой отец очень любит эту песню.
Чистые, с металлическим привкусом, звуки струн.
— "Враги сожгли родную хааату..."
Осадчий встал и вышел. Сестра ничего не успела сказать.
Дроздов протер голую синеватую тень усов одеколоном и, улыбаясь, обернулся ко всем.
— Ну? как?
— Как русалка, — пробормотал, улыбаясь в своем углу, сапер.
Александров обернулся к нему.
— Что ты там все ухмыляешься, крот?
Сапер вздохнул:
— А вот за это, Александров...
Затрещал телефон.
Осадчий пошел по коридору и увидел внушительную фигуру в солдатском бушлате.
3
С крыш капало, снег таял, оседал, темнел, и город у Мраморной горы вновь был затоплен холодными туманами.
Оба офицера были довольны погодой. Благодаря туману они могли осуществить свою затею. Как нельзя кстати, два или три раза повторил один из них. Второй промолчал, думая: да, конечно, — но зачем об этом говорить? Идиоту ясно, что кстати, иначе у нас ничего не получилось бы, по крайней мере сегодня.
Впрочем, еще нельзя было поручиться, что начатое дело будет успешно доведено до конца. Пока будут идти, туман может рассеяться. И вообще может произойти все, что угодно: вдруг кто-то встретится или кто-то — догадавшийся, выследивший — настигнет их у самой цели. Все, что угодно. Поедут за мрамором. Хотя строительство в городе замерло, но не прекратилось, кое-где потихоньку строят.
Солнце вдруг прорвалось сквозь мутные пучины, ударило им в спины, оба оглянулись, щурясь, — солнце захлебнулось, провалилось. Офицеры пошли быстрей. Под узкими вычищенными черными сапогами хлюпала серая каша. Они споро шагали, и одному из них стало жарко, он расстегнул верхние пуговицы бушлата; бушлат второго был застегнут наглухо, он шел, держа руки в карманах. Они молча шли еще некоторое время.
— Александров, уже должны бы прийти.
— Да.
Они прошли еще. Под ногами чвакало.
— Мы не заблудились?
Александров приостановился, посмотрел по сторонам.
— Нарвемся на какой-нибудь форпост. Давай здесь.
На миг вверху обозначилось желтоватое пятно.
— Пройдем еще.
Они пошли дальше. Шли молча.
Александров споткнулся.
— На какую ногу? — поинтересовался офицер в застегнутом наглухо бушлате.
Александров промолчал.
Солнце просочилось сквозь рыхлые повязки, и оба офицера вдруг увидели над собой рогатую вершину Мраморной и остановились. Помолчали.