Знакомая варежка (Повести и сказки)
Шрифт:
— А разве я… разве я… встал? — удивляется дядя Петя. Оглядывается и виновато улыбается. — Извините, пожалуйста. Простите меня, добрые люди… Я совсем не заметил, что встал.
И лишь теперь постепенно всё начинает возвращаться к дяде Пете. Сначала сердце, бегущее в гору, потом руки, ноги, голова. И он уже чувствует, что по лицу течёт что-то очень холодное и очень горячее.
Тётя Наша решительно, но осторожно берёт дядю Петю за руку.
— А вы слышали? Слышали? — показывает он через балконную дверь в небо. — «Восток-4», а? — и снова сердце, руки,
Я не брал
— Я не брал! Я не брал! Можешь ты поверить человеку? — кричал Герка.
— А кто же взял? Сами они пропали? Ты приходил ко мне в тот день, ты и взял.
— Я сам к тебе шёл сейчас долг отдать. Если б я взял, разве я сам пошёл бы!
Башмак был неумолим:
— Ко мне шёл? Да кто поверит! Просто не заметил меня на улице и не успел удрать.
— Да, шёл вот! Шёл! Честное…
— Какое честное? Честное воровское?
— Да не брал же я, говорят тебе!
— Слушай ты! Будто я не знаю, за что тебя Кубышом зовут?
Башмак, словно клешнёй, схватил Германа за руку. Не убежать.
— Я знаю, ты всегда деньги с собой носишь. Отдавай сейчас же! Если б ты мои взял, плевал бы я на них. А это казённые, понимаешь? Двадцать рублей! У меня пионерское поручение! — и Башмак снова начал говорить про соревнования имени героя Николаева. Говорил, а сам тряс Герку изо всей силы, будто так из него можно было вытрясти деньги, как из копилки. Башмак знал, что если он расцепит клешню, то Герка вырвется и убежит. И он держал. Тогда Герка схитрил. Он громче прежнего крикнул: «Отдам, пусти!» Башмак перестал трясти, но не отпускал. Герка полез в потайной карман, вытащил мятые рубли и стал пересчитывать. И тогда Башмак доверчиво расщепил клешню. А Герка вьюном юрк в дверь. И нету его.
Топ-топ-топ — бухают за Геркиной спиной Башмаковы ноги. Всё дальше и дальше. Удрал. Теперь уже бояться нечего. И Герка пошёл шагом.
Мы за тебя поручимся
— Ты не хитри, не хитри! — Ерошкины глаза горели жаркими зелёными угольками. — Я вижу, у тебя что-то случилось, а ты рот на замок. Говори сейчас же! Всё выкладывай!
Герка нахохлился, как больной воробей, и молчал. Потом встряхнулся, закрутил головой.
— Я не брал! Веришь? Не брал!
— Чего не брал? Где не брал?
А Герка опять нахохлился.
— Говори, тебе говорят! Вот как тресну по башке, так сразу заговоришь! Думаешь, буду мирно жить, когда ты погибаешь, да?
— А какое тебе дело до меня? Жил без меня и живи прекрасно.
— Ух, и садану сейчас! Под дых! Узнаешь тогда, какое мне дело. Что я не человек? Ненормальный я, да? Вот мне бы плохо было, а ты мимо прошёл бы? Не прошёл! Потому что — человек! — Ерошкины волосы, лохматые, рыжие, огнём полыхали над Геркиным лицом, и весь Ерошка кипел.
— Ладно, скажу.
И Ерошка сразу улыбнулся, стал мягким, покорным.
— Я
— Кто думает?
— Да… тут, в общем… мальчишка один. Я приходил к нему в тот день, а у него пропали двадцать рублей. А я не брал. Веришь мне? Ну, веришь? Веришь?
— Всё-таки стукну я тебя! — вскипел Ерошка опять. — «Веришь, веришь», заладил, как лунатик. Почему я не поверю? — потом остыл, и завбибова рука стала чесать затылок. — А откуда у того мальчишки столько денег?
— Не его. Казённые.
— Казённые? — и Ерошка сильно заволновался. — А сам парень ничего, да? Теперь думают, что он взял?
— Пока не думают. Он сказал, что в магазине переучёт.
— Какой переучёт?
— Ну, как ты не понимаешь, его попросили в «Спорттоварах» купить майки, трусы, тапки и ещё что-то там, не знаю. Всё отложено, только прийти и взять. У них соревнования в лагере по волейболу. Посвятили полёту героя Николаева! А деньги пропали. Давно уже. Он хотел ребятам правду сказать, да не смог. Наврал, что переучёт. А соревнования уже завтра.
— Ух ты! Дела-а… — и Ерошка затревожился ещё больше.
— А я в этот день приходил к нему, дурак несчастный. И чего приходил, сам не знаю. Теперь вот на меня думают. А я не брал.
Ерошка не выдержал, молча вскочил и стукнул Герку по башке. Со всего маху. Взял да и стукнул. Чтоб знал. Подумаешь, барин какой! Персона! Я да я! Не брал да не брал! Там соревнования имени земляка Николаева срываются, а он только за себя переживает.
Глаза сверкнули зелёными угольками:
— Представляешь, соревнования в честь героя космоса! Выйдет на поле командочка — кто в дырявой майке, кто с голым пузом, кто босиком. Стыд и срам. Не отменять же соревнования? Что-то надо придумать. Айда к тому мальчишке. Я поручусь за тебя, что ты не брал.
Герман упёрся и ни за что, ну ни за что не соглашался идти. Ероша почувствовал, что его ничем не сдвинуть. Упрям.
— Знаешь что? Мне отец хочет баян купить на день рождения, — нашёл выход Ероша, — но день рождения ещё нескоро. Мы пока возьмём двадцать рублей из тех, что на баян отложены. Папке объясним, что соревнования в честь Николаева. У меня мировой папка. Он поймёт. А потом найдём ворюгу. Ты что? Не согласен?
— Так если я отдам деньги, значит, я будто брал, а я не брал.
Ерошка яростным вихрем налетел на Герку и начал его дубасить. Когда тот свалился на пол, завбиб немножко пришёл в себя и уже мог говорить:
— Слушай, ты кто? Ты дурак или ненормальный? Я поручусь за тебя, Алька поручится, Весна поручится! Чего тебе ещё ненормальному надо? А вора найдём. У нас, знаешь, какие пионерские патрули? Главное, чтобы соревнования имени Андрияна Николаева не сорвать! А ты опять про себя, будто граф какой старинный. Эх ты. Ничего-то ты, оказывается, в жизни не понимаешь, — Ерошка с горечью махнул рукой. Стал задумчивым, грустным. Он мог мгновенно вскипеть, стукнуть, треснуть, брякнуть, свалить с ног и тут же стихнуть, замолчать, загрустить.