Знакомое лицо (сборник)
Шрифт:
— Начальник не звонил?
— Нет еще.
— Ты этих где размещаешь?
— В восьмой.
— Она пустая?
— Пустая.
Венька вошел в дежурку и сел недалеко от рыжего на лавку.
— Ну что, кум, о чем вдруг опять заскучал, задумался?
Рыжий поднял на него глаза: посмотрел с хмурым любопытством, будто стараясь узнать знакомого, и снова опустил голову.
В дежурку вошел начальник. Обутый в толстые, мохнатые унты выше колен, он неслышно прошагал по комнате, снял с гвоздя в застекленном ящике ключ от своего кабинета и сказал
— Вы давайте заканчивайте это и пожалуйста ко мне. Будет разговор. Надо вызвать еще Голубчика и Бегунка…
На арестованного он даже не взглянул, и было непонятно, что значит «заканчивайте это».
У дверей начальник задержался.
— Малышев, как у тебя с плечом?
— Все хорошо, товарищ начальник, — чуть привстал со стула Венька.
Но я, поглядев на него, понял, что все не так уж хорошо. Лицо у Веньки как-то вытянулось, посинело, и особенно сгустилась синева под глазами.
— А ты что за скулу держишься? — повернулся начальник к Соловьеву.
— Зубы маленько заныли, — попробовал улыбнуться Коля.
— Просто лазарет какой-то. — Начальник сделал недовольное лицо и только теперь взглянул на арестованного. — А этот зачем тут?
— Да вот не хочет отвечать на вопросы, — доложил я. — Даже фамилию не говорит…
— Забыл, выходит, с испугу? — Начальник шагнул к арестованному и вдруг как рявкнул: — Встать!
Арестованный не пошевелился.
— Кому говорят? Встать! — повторил начальник. — Ну!
Арестованный поднял голову, и глаза его снова засверкали бешенством.
— Гляди-кось, какой боров. Ты меня сперва накорми, потом запряги, а уж опосля понукай. Ну! — передразнил рыжий начальника.
— В угловую его, отдельно, — приказал мне начальник. — И не кормить, пока не вспомнит фамилию и все прочее…
Начальник ушел и хлопнул дверью так, что она заныла на пружине.
— Ты бы правда встал, — как бы посоветовал арестованному Венька. — Ты же не дурак, а это начальник.
— Это он вам, легавым, начальник, — пошевелил бородой рыжий. — А мне на него…
— Ты, потише, потише, тут все-таки учреждение, — напомнил Венька. — А насчет фамилии не беспокойся. Можешь не говорить. Я сейчас приду и скажу, как твоя фамилия…
И Венька надел свою монгольскую шапку. И вот когда он надел эту шапку на лисьем меху, арестованный забеспокоился.
— Погоди, — остановил он Веньку. — Ты в Золотой Пади был?
— Был.
— Нынешний день?
— Нынешний. А что?
— Ты гляди, какая нечисть, а? — будто огорчился рыжий. — Я ж в упор в тебя, в дьявола, стрелял. Точно в точности в башку твою дырявую целил, в эту шапку. Неужели ж я промазал? Или уже у вас у кого, комиссары, еще есть такая шапка?
Получилось странно: не мы допрашивали арестованного, а он нас.
Шапки такой, как у Веньки, ни у кого в нашем учреждении не было. Значит, этот бандит ранил Веньку. И сам признался. А фамилию свою все-таки не хочет говорить.
— Ух, паразит! — сказал Коля Соловьев, оторвав руку от горячей щеки. — Это верно, что тебя
— Все там будем вот этак же валяться, — почти спокойно откликнулся арестованный. — И вам этого дела не избежать. За Клочкова Евлампия Григорьевича Воронцов из вас еще добрых лент нарежет. Вот попомните мои слова. Воронцов вам это дело не простит. Ни за что не простит. Не надейтесь. И за душу мою грешную сполна ответите. И начальник ваш ответит, седой боров. Не отвертится. Вы еще поплачете, сучьи дети. Вся контора ваша поплачет горючими слезьми…
Такого никогда не было в нашей дежурке, чтобы вот так развязно сидел арестованный бандит и еще грозился. Попадались всякие — бушевали, матерились, бросались на дежурного, даже зашибли одного нашего сотрудника в коридоре чугунной подставкой, но грозить всему нашему учреждению еще никто не отваживался. Значит, он считает, этот бандит, что Воронцов со своей бандой сильнее нас. Или он это только храбрится?
В дверь просунулся Яков Узелков:
— Можно?
— Нельзя, — сказал Венька и, выглянув в коридор, строго отчитал постовых: зачем они пропускают разных граждан с улицы?
— Я не с улицы! — закричал Узелков. — Я представитель прессы… Я представляю здесь губернскую газету, орган губкома и губисполкома. Я представитель, так сказать…
— Представители пусть приходят утром, — сказал Венька.
Он вышел во двор, побывал в арестном помещении и, вернувшись в дежурку, сообщил рыжему его фамилию.
— Мне самому теперь интересна твоя фамилия, — слабо улыбнулся Венька. — Ты, получается, мой крестный. В голову ты мне, спасибо, не попал, а плечо попортил. Я теперь должен навсегда запомнить твою фамилию — Баукин Лазарь.
— Так точно. Не скрываю: Баукин Лазарь. Даже сверх того — Лазарь Евтихьевич Баукин. Ну что ж, ежели хочешь, дело твое, — запомни, — усмехнулся рыжий. И заметно как бы повеселел. Но от показаний все-таки уклонился.
Я направил его, как приказал начальник, в угловую одиночную камеру.
3
Венька ушел домой после совещания у начальника. Было это во втором часу ночи.
А рано утром, когда я сдавал дежурство, он уже явился в розыск. И в этот же час в дежурку пришел Яков Узелков.
Венька со многими подробностями рассказал ему о вчерашней операции, посоветовал поговорить еще с Колей Соловьевым и в заключение попросил:
— Когда напишешь, покажи, пожалуйста, кому-нибудь из нас. Чтобы не было ошибки. Это дело очень серьезное. Тут, в этом деле, врать ни в коем случае нельзя…
Яков Узелков сказал, что напишет, как ему диктует его художественная совесть. И, поговорив недолго еще с двумя сотрудниками, пошел домой — писать.
Через несколько дней в губернской газете «Знамя труда» был напечатан его очерк, в котором отважно действовали и наш начальник, и Коля Соловьев, и Иосиф Голубчик, и Вениамин Малышев.