Знакомьтесь - Балуев!
Шрифт:
За время войны подразделение, в котором находились Гладышев и Похвистнев, потеряло одиннадцать человек; шесть из них, хотя и погибли, продолжают существовать в памяти бойцов. О них говорят до боя, после боя, на них ссылаются, когда нужно найти решение, когда, казалось бы, ничего уже решать нельзя.
Имена остальных пятерых забыты. Они были тихими людьми и погибли, не вызвав в сердце ничего, кроме жалости.
Так уж водится на войне. Одни, умирая, остаются жить в нас, другие уходят навсегда бесследно. Смелые предпочитают смерти
Гладышев предпочитал всем видам оружия гранаты Ф-1. Он доставал их где только можно и запасался впрок.
Запалы он носил в карманах гимнастерки, как газыри или как вечные перья, зажимая ткань плоскими рычагами взрывателей.
Высокий, худой, сутулый, с темными, глубоко впавшими глазами, с руками длинными и от природы и потому, что ходил немного сгорбившись, Гладышев напоминал цыгана–лошадника.
В жизни своей он переменил много профессий, объездил страну, участвуя в великих стройках, много повидал, вытерпел. Невзгоды фронтовой жизни переносил с легкостью бывалого человека.
Он умудрялся за ночь выстирать портянки и просушить на своем теле, обмотав вокруг бедер. Когда, казалось, на земле нет сухого места для ночлега, он находил его.
Брился он одним–единственным лезвием безопасной бритвы, правя его о внутренние стенки граненого стакана.
На привале вокруг его котелка всегда собирались бойцы. Гладышев умел говорить едко, насмешливо, умно.
…Однажды бойцы шли по дымящейся пылью дороге. На черной груде камней сидела старая женщина, скорбная и неподвижная. Похвистнев отделился от бойцов, подошел к женщине, и все видели, как он снял с плеч вещевой мешок и стал его развязывать.
Через несколько дней проверяли НЗ. У Похвистнева НЗ не оказалось. Он сказал, что НЗ съел, и получил за это взыскание.
Вечером Гладышев выговаривал ему:
— Ты подло сделал. Знала б старуха, что ты ей даешь, она бы тебе этой консервной банкой башку расшибла. Видел, чего народ терпит? И он знает, за что терпит, за что тебе свой последний кусок хлеба отдает. Ты доброго из себя не строй. Он от тебя не доброты, а злости требует. Мне банки консервов не жалко, мне обидно, что у тебя башка не в ту сторону работает.
Похвистнев недоуменно пожал плечами. Он был из тех спокойных, рассудительных людей, которые могут мириться с любыми неудобствами, но никогда не пожелают добровольно усугубить их, если не будут вынуждены к этому людьми более жестокой, прямой и сильной воли.
И доброта его была такая же ленивая. Он предпочитал душевный покой жестокому упорству, направленному к одной цели.
В десантники Похвистнев пошел потому, что пошел Гладышев. Он привязался к Гладышеву и не хотел с ним расставаться.
Неутомимый и деятельный, Гладышев сам не замечал, как в пылу своей неукротимой энергии он частенько делал то, что полагалось делать Похвистневу.
Гладышев был слишком нетерпелив.
Жили они дружно, и Гладышеву было удобно, что Похвистнев ему ни в чем не перечил.
Как–то отбирали добровольцев для опасной операции. Похвистнева в числе желающих не оказалось. Гладышев ушел с другим вторым номером. Потом Гладышев спросил Похвистнева, почему он не пошел.
Похвистнев сказал:
— Я человек семейный, зачем еще зря на рожон лезть!
Хотя Похвистнев ни разу не спрашивал Гладышева, есть ли у него семья, — по замашкам Гладышева он был твердо убежден, что тот холост.
Гладышев сощурился и, глядя на Похвистнева с тем выражением на лице, какое бывало у него обычно, когда он, лежа у своего пулемета, целился, резко сказал:
— Не отец ты своим детям, а родитель только. Если б ты отец был, так ты бы в бой, как на спасение своих детей, кидался. Понял?!
Впрочем, они быстро помирились: Гладышев не был злопамятным, а Похвистнев вообще не любил ссориться.
Теперь — о той операции, итоги которой обсуждали коммунисты–десантники и события которой послужили поводом для заявления Гладышева, обвинявшего своего друга в таком тяжелом преступлении, как трусость.
В 6.20 29 августа танки с десантниками прямо с марша удачно миновали проходы, проделанные саперами в минных полях. Прорвав проволочные заграждения, они сокрушили передний край вражеской обороны огнем и ворвались в населенный пункт, где располагались вторые немецкие эшелоны.
Десантники, покинув танки, в центре населенного пункта вступили в бой с пехотой врага.
Гладышев, еще сидя на танке, сорвал предохранительную чеку с гранаты Ф-1. Спрыгнув на землю, он остановился, ища глазами, куда бы ее метнуть.
Но тут из дверей каменного дома, по–видимому, бывшей нефтелавки, выскочил дюжий немецкий солдат. Увидев Гладышева, солдат кинулся на него.
Гладышев не мог выпустить из рук гранату, потому что она тогда взорвалась бы. Бросить ее тоже было нельзя: осколками поразило бы его самого. Подпустив солдата, Гладышев кулаком, утяжеленным зажатой в нем гранатой, ударил его по голове. Немец упал.
От сильного удара Гладышев разбил себе пальцы. Боясь, как бы ослабевшие от боли пальцы не разжались сами собой, он быстро перехватил гранату левой рукой и, когда уже щелкнул взрыватель, метнул ее внутрь каменного здания.
Все это произошло так быстро, что Похвистнев, держа в обеих руках коробки с дисками, не успел даже выпустить их, чтобы броситься на помощь.
Крикнув Похвистневу, Гладышев ворвался внутрь здания, держа новую гранату в левой руке. Но там уже все было кончено.
Примостившись возле пробитого над самым полом квадратного отверстия в стене, — сюда, наверное, раньше вкатывали с улицы бочки с керосином, — Гладышев открыл огонь.