Знакомьтесь - Балуев!
Шрифт:
Дешево, быстро, никаких механических повреждений и каждый раз сотни тысяч рублей экономии. Только этот метод обеспечивал возможность протаскивать дюкер в широких заболоченных поймах.
Протаскивание его — столь же торжественное и захватывающее зрелище, как спуск со стапеля нового корабля, но более тревожное, опасное, чреватое всякими неожиданностями. Ведь всего коварства многослойной почвы, рассеченной траншеей, предугадать невозможно, тем более в подводном канале, по которому гигантской анакондой, виляя гибким стальным телом, трепеща и извиваясь, ползет дюкер. А вес этой
11
Павел Гаврилович выработал для себя правило: непременно беседовать с каждым вновь поступающим на работу, хотя по должностному его положению это было совсем не обязательно. Собственно, для этого существовал начальник отдела кадров, но его Балуев называл не то почтительно, не то насмешливо «кадролог». Балуев сказал ему как–то:
— Вы действуете по линии официальной, я — по линии психологической. Мне, видите ли, очень нравятся люди симпатичные. — И объяснил, чтобы не обидеть недоверием: — Получаю новую технику, все кидаются смотреть, пробовать, испытывать, чтобы с дефектом какой–нибудь механизм не всучили. Не доверяют заводскому документу со всеми печатями и подписями ОТК, и такую мнительность я одобряю. А вот человека нового берут, даже в глаза как следует не взглянут, в бумагу же глядят пристально. А этот человек, он над механизмом главный, от него механизм в зависимости. Вот и получается петрушка. К вещи, подчиненной человеку, огромное внимание, а к самому ее хозяину, от которого она зависит, должного почтения не обнаруживаем.
— Что ж, я каждого, как в загсе, должен поздравить и, может, букет вручить?
— Букет — это что ж, красивый символ! — сказал Балуев. И предупредил: — Когда человек на работу поступает, это в его жизни всегда событие историческое, и подчеркнуть мы это обязаны.
— Я со всеми вежлив, — возразил начальник отдела кадров и пообещал: — Учту ваши указания по линии торжественности. В процессе оформления и формулировку поздравления продумаю.
— Именно, — согласился Павел Гаврилович, — думать — это каждому полезно.
Во время бесед со вновь поступающими рабочими своего возраста Балуев обнаруживал по всем вопросам самую обширную осведомленность и неотразимую проницательность. Вел он эти беседы уверенно и страстно.
Но вот когда приходили молодые ребята прямо со школьной скамьи, тут Павла Гавриловича охватывало жадное любопытство. И при всей своей житейской мудрости ему не всегда удавалось сразу понять их, проникнуть к ним в душу, составить для себя отчетливое, ясное представление. Внешне он сохранял начальническую самоуверенность, но частенько чувствовал, что она покидает его.
Вот, например, Виктор Зайцев явился к Павлу Гавриловичу в берете и габардиновой куртке на «молнии». В одной руке туго набитый портфель, в другой — стопка книг, перевязанная брючным ремнем.
Павел Гаврилович, предвкушая сладостную, увлекательную беседу, добродушно попросил:
— А ну, покажи, дружок, что это у тебя за такая походная библиотека. Может, что–нибудь почитать одолжишь? — и потянулся к книжной стопке.
Но паренек поспешно отодвинул книги
— Для вас тут ничего интересного.
— Это почему же? — удивился Павел Гаврилович.
— А так, — ответил Зайцев, — не интересно вам. — И снисходительно объяснил: — Тут астроботаника.
— Ты что же, астрономом собираешься стать?
— Никем я не хочу стать, — обиделся Зайцев. — Просто интересно мне, и все.
Балуев оглядел Зайцева с ног до головы:
— Что же ты на стройку таким франтом явился? Или, может, у тебя спецовка в портфеле?
— Я полагаю, — заявил гордо Зайцев, — на производстве люди не обязательно должны надевать грязные лохмотья. Аккуратная внешность рабочего должна соответствовать технике, к которой он приставлен.
— А ты разве уже рабочий?
— Если примете, значит, буду рабочим.
— Ты что же, сразу к нам после школы?
— Нет.
— Где же болтался?
— По домашнему хозяйству, — шепотом произнес Зайцев. У него внезапно побледнели щеки, покраснел лоб, а губы дрогнули. — Мама наша умерла, отец сразу женился, а мы от него из–за мамы отказались, стали сами без него жить, одни. — Он вдруг вздохнул, захлебнулся воздухом.
— Ты извини меня, Витя, — попросил Балуев. — Я ведь не знал про это, может, не станем больше разговаривать, прямо оформим тебя, и все?
— Нет, зачем же! Я скажу, раз вы спросили, — упрямо продолжал Зайцев. — Я ведь не только братишкам обед готовил, квартиру убирал, но и воспитывал их, как нас мама воспитывала. Меня домоуправ в истопники взял в ночную смену. Потом я электромонтером по квартирам подрабатывал — в школе физикой интересовался, электроприборы людям ремонтировал и даже холодильники.
— Молодец!
— Неправда! — вдруг горячо сказал Зайцев. — Это неправда. Я ведь от злости на отца от его денег отказывался и братишкам велел с ним не встречаться.
— Отец у тебя плохой, что ли?
— Нет, он ничего, он даже как–то меня на улице ждал и деньги на землю бросил, когда я их взять не захотел.
— Так чего ж ты так его прижал и отверг? Жизнь, она штука трудная. Ну, женился он. Отцом–то все равно тебе остался.
— Мама у нас всегда очень больная и нервная была. Она с ним часто ссорилась, это верно. Но, знаете, ведь он с ней вместе в партизанах был. Она из отряда только потому на самолете улетела, что я должен был родиться. И даже не все ордена из–за этого получила. Она же там, когда они вовсе еще женой и мужем не были, рекомендацию в партию ему дала. Он сам меня за грубость к маме, ну, даже бил. Святая, говорил, она у нас, самая наилучшая.
— Ну и правильно.
— А тогда зачем на другой женился? И с нами даже не посоветовался. Разве мы это терпеть будем?
— Может, она, эта новая, тоже ничего, хорошая.
— Ну как вы не понимаете?! — уже раздраженно пожал сухонькими плечами Зайцев. — Здесь вопрос принципиальный. Мы и без вас понимаем, что это главным образом в старой детской литературе мачеха обязательно традиционная злодейка. Наша — обыкновенная советская женщина, и даже скромная. Она извинения у нас просила. Ну, мы, конечно, уклонились с ней беседовать.