Знамение времени - Убийство Андрея Ющинского и дело Бейлиса (Впечатления Киевского процесса)
Шрифт:
В отдалении идут арестанты длинной цепью, один за одним, перенося какие-то вещи, и эта вереница серых людей еще более придавала колоритности моменту... Небо ясное, свеже-осеннее, вдруг заволокло тучами, и порывы ветра стали срывать и кружить пожелтевшие широкие листья деревьев, окружающих суд...
Вот, наконец, вышел в полном составе суд. Идут присяжные, садятся в экипажи, их окружают конные городовые и стражники. Все двинулись и сильной рысью покатили туда, в те места, где было совершено это тяжелое, кошмарное преступление... На всем долгом пути нашем везде были расставлены усиленные наряды полиции, конные стражники, пристава, околоточные. Народ толпится по улицам,
– Но где же Бейлис?
Бейлиса уже ранее провезли в карете, провезли туда, где он столько времени жил, работал, трудился... Наконец, мы на месте... Суд начинает осмотр... Вот мы у большой лазейки, через которую, как рассказал один из свидетелей, труп Андрюши Ющинского был вынесен из двора, где жила Вера Чеберяк...
– А этой дорогой можно пройти к пещере?
– кто-то интересуется из присутствующих...
– Это прямая дорога к пещере...
– А лазейка это откуда?
– Из сада, где жила Чеберяк, - получается лаконический ответ. Запомним же и это обстоятельство.
{70} Вот мы и во дворе, где жила Чеберяк, а рядом в домике жил французский гражданин Мифле - страстный поклонник этой героини, которая из ревности выжгла ему глаза серной кислотой, но он... не изменил ей... Он также и после этого происшествия остался рабски подчинен своей возлюбленной, которая, изменяя ему постоянно, держала, однако, его в крепких, цепких руках, в награду за непоправимое уродство посылая ему обеды со своего стола...
Домик самый обыкновенный, двухэтажный; его тщательно осматривают и производят испытание, будет ли слышно внизу, если наверху, в квартире Веры Чеберяк, начнут двигать мебелью, перебегать из комнаты в комнату и, наконец, кричать...
Когда двигали мебель, оказывается, слышно... Когда перебегали -тоже слышно; когда кричали - еле слышно...
Последний опыт меня очень занимал.
Слышали ли вы, господа исследователи, когда-нибудь крик погибающего человека, например, горящего, тонущего? Похож ли он, этот крик человека, стоящего перед лицом смерти, на самый сильный крик здорового человека? Говорят, здесь, во время пробы, несколько раз кричали: "а!.. а!". Но только представить себе, как должен был хоть раз вскрикнуть бедный Андрей Ющинский, когда вонзали в него то или иное орудие убийства, и если уж делать предположение, что убивали именно в этом доме, то какой ужас должен был объять этого мальчика, когда он увидел своих же знакомых, набросившихся на него с остервенением, со злобой и страстью опьяненных кровью убийц... И если он издал хоть один предсмертный крик, то не нужно проверять крепость этих тонких потолков скверного глинобитного домика: каменные стены - и те бы не удержали этого последнего крика убиваемого юноши.
–
Вот мы в саду. Рассматриваем забор, отделяющий усадьбу Зайцева, где жил и работал Бейлис, от усадьбы, где жила Чеберяк. Громадный забор, без всяких щелей, совершенно так, как рассказывал этот на редкость правдивый и, несомненно, совестливый человек Наконечный.
Вот мы опять на улице... Повсюду стража, городовые, гарцуют пристава и стражники... В улицах смятение... {71} Тысячная
Он смеется, кланяется... Иногда говорит: "здравствуйте, здравствуйте"... И вот удивительное дело, никакой злобы, никакой ненависти нет здесь и в помине... Наоборот, соседи относятся с полным радушием к нему, душевной лаской, жалеют, расспрашивают о нем...
– Мы о нем жалкуем, - говорит какая-то женщина.
– У него детки маленькие...
И как-то тепло, как-то радостно становится, на душе, что здесь, даже в Киеве, в этом самом пекле антисемитизма, в простом народе его нет, а есть все то же добродушное, уживчивое, добрососедское отношение, которое наблюдается повсюду в России между отдельными народностями.
А что если, подумалось мне, хоть на одну минуту поверить кровавому навету, то как должна была бы встретить эта толпа простых людей-христиан еврея, который убил и выпил кровь юноши? О, если бы так было, то можно наверное сказать, что Бейлиса пришлось бы охранять ротой солдат от мстительности возбужденной толпы. И вот одно это-то обстоятельство, это добродушное, доброжелательное, жалостливое отношение народа Лукьяновки к Бейлису и его семье красноречивее всех доказательств сказало мне: нет, все, в чем обвиняется Бейлис - это фантазия досужих людей, решительно ни на чем не основанная.
– Бейлис, вы желаете взойти в свою бывшую квартиру?..- говорит председатель.
– Желаю, желаю!..
И его под конвоем вводят туда, где не был он уже более двух лет...
Выходит оттуда, добродушно улыбается и глаза его светятся радостью.
Вот он и завод. Вот они, эти мялы, на которых любят кататься дети и с одного из которых, по легенде, сочиненной сыщиками, Бейлис схватил и потащил в печь Андрея Ющинского. Кстати: пусть читатели знают, что на суде решительно установлено, что покойный Андрюша был сильным, рослым мальчиком, свободно на далекое расстояние носил тяжести по полтора-два пуда и что одному человеку с ним ни за что бы не справиться. {72} Запомним это: ведь, не забудьте, ран ему нанесено было много. Может быть, его убивало несколько человек?..
–
Громадное пространство, десятин пятнадцать, занимает усадьба завода. Расположена она по склонам оврагов, окаймленных густолиственными садами и лесом, уже позолотившимся от осенних дуновений.
Там, направо, в отдалении, на противоположном берегу оврага, маячат деревянные кресты православного кладбища, так резко, так отчетливо выделяясь на прозрачной синеве бесконечной дали.
Внизу, далеко, далеко, разлились по поемным лугам проливы и лиманы Днепра, между которыми зеленеют, золотясь, купы деревьев... Чарующая, спокойная красота природы, и эти водоемы, отражающие в себе благодатную синеву неба, и спокойствие безбрежной дали, и это осеннее безмолвие глубоких пропастей, по обрывам которых мы так много ходим, так много хлопочем, так много ищем,- все это волнует сердце, и хочется крикнуть: "остановитесь, вы, люди!
Поднимите глаза ваши от лица земли к красоте неба - и неужели вы не почувствуете, неужели в сердце вашем не запоет всехвальная песнь примирения расовой и религиозной вражды, и вы... вы, обремененные годами, тяжелым опытом житейской борьбы, вы, люди дела и закона, не скажете всем, что нет, нет и нет ни у нас в России и нигде, где уже разлился свет просвещения, ни среди евреев, ни среди русских, ни среди французов, немцев и англичан, сектантов или ортодоксов, нет и не может быть ни причащения человеческой кровью, ни ритуальных убийств?!."