Знаменосцы

Гончар Олесь

Офицеры, оживившись, как ребята, вытянули ладони перед собой, радостно глядя в небо. Высокие тучки были почти не заметны, таяли в бледной синеве. А между тем дождь усиливался, падая, казалось бы, с чистого неба: зашумел над лесом, приближался тысячным кристальным шорохом, легко позванивая в вышине.

Черныш лег навзничь, подставил обветренное лицо под приятные удары капель.

— Вы видели такое: солнце и дождь!

— Слепой дождь!

— Почему слепой? Наоборот, ясноглазый!..

Все гуще и гуще осыпало руки, лицо. От каждой капли радостная дрожь пробегала по всему телу. Уже вокруг, над лесом и над холмистыми

полями, засверкали мириады блестящих жемчужных нитей. Словно небо, играя, весело стреляло бесчисленными тонкими очередями и каждая капля-пуля, проносясь в этой очереди, сверкала, слепя глаза. Чернышу казалось, что после этого весеннего дождя все сразу буйно зазеленеет, зацветет. Припомнил, как в прошлом году в Трансильвании, изнемогая в горах от зноя, бойцы с жадностью высматривали тучи… Реки остались внизу, ручейки остались внизу… Воды, воды! А небо было безводным, жестоко-голубым. Потом однажды показалась на горизонте дождевая туча. Будто сама Родина, услышав мольбы бойцов, посылала им издалека свой подарок. Расстелив на горячих камнях плащ-палатки, бойцы собирали в них долгожданную влагу. Потом делили. Черныш поделился с Брянским… Какой это был животворящий, незабываемый напиток!

Дождь усиливался. Никто и не думал прятаться от него. Слышно было, как на огневой щебетал Маковейчик:

Дождик, дождик, припусти, На бабины капусты, На дедово сено, Чтоб позеленело!..

— Маковей, где та капуста? Где то сено? Глянь, австрийская земля кругом!..

— Все равно, пусть и она зеленеет!..

Черныш, щурясь, улыбался щедрому небу. Гадал, где застанет этот дождь Ясногорскую: в санроте или по дороге сюда… А она в это время уже соскочила с коня на его огневой. Ординарец комбата, гоня своему хозяину «порожняком» оседланного коня, по пути прихватил Ясногорскую.

Весь мир засиял. Солнце светило сквозь серебристую мглу, дождь становился мельче, гуще. Вдруг небо над головой заиграло. Мелодично, сильно, свежо. Впервые в этом году загремел гром. Как будто заговорили где-то высоко за голубыми тучами дивизионы ЭРЭС. Раскатилось, разлеглось — широко, привольно… И сразу всей природе вздохнулось легче, будто мир обновился, помолодел. Наверно, не было в эту минуту в войсках ни одного человека, который не взглянул бы зачарованно в разбуженное синее небо и не подумал: «Весна!»

«Весна», — с наслаждением подумал и Черныш, вдыхая посвежевший воздух. Но что это? Вздрогнув, он порывисто поднялся на колени. С огневой, вместе с радостной разноголосицей солдатских басов, неожиданно донесся девичий голос.

В то же мгновение он увидел Ясногорскую.

Она стояла, окруженная бойцами, и о чем-то весело говорила, глядя вверх. Черныш не знал, смотрит она на него или на пронизанную солнцем серебристую пряжу дождя, неудержимо падавшую с высот.

— Гвардии лейтенант! — крикнули снизу бойцы. — Гвардии лейтенант!

— Тебя касается, — подморгнул Чернышу Засядько. — А может, тебя, Толстиков?

Толстяков благодушно улыбался, разглядывая Ясногорскую.

— О, как она цветет!..

Придерживая рукой бинокль, Черныш стал быстро спускаться по косогору. Прыгал через чьи-то окопы, осыпая в них землю. В окопах не было никого. Все собрались

внизу, как на митинг.

Спускаясь, Черныш смотрел как будто себе под ноги, а между тем видел только ее, долгожданную. Приближаясь, видел мелькнувший на ее лице радостный испуг. Она показалась ему выше, чем была. Будто выпрямилась, стала стройнее, моложе.

Для Черныша уже не существовало ни дождя, ни веселой толпы огневиков, существовали только ее глаза, которые, приближаясь, вдруг заблестели, а длинные ресницы задрожали. Она еще говорила с бойцами и смеялась, но Черныш не слыхал ее слов, да и сама она, наверное, не слыхала их. Глаза ее тянулись к нему, о чем-то спрашивая его и в то же время что-то говоря ему.

Бойцы торжественно расступились, давая лейтенанту дорогу и глядя то на него, то на Ясногорскую. Черныш поздоровался, твердо выговаривая привычные слова воинского приветствия, вернее, они сами сказались, он их не слыхал. Ясногорская подала ему руку, и нежный румянец покрыл ее щеки.

За спиной Шуры стоял Сагайда, улыбаясь до ушей. «Чего он?» — удивился Черныш и пробежал взглядом по другим. Все смотрели на него доброжелательно и подбадривающе. «Мы всё знаем, — говорили их взгляды, — и всё понимаем… И мы даже рады за вас, если уж на то пошло…» От мокрых гимнастерок, облепивших бойцов, шел пар.

Черныш почувствовал себя легко, как бывает всегда в обществе самых близких друзей и единомышленников. Ему хотелось благодарить каждого из присутствующих за это ощущение.

— Как хорошо загремело! — улыбаясь, медленно говорила Шура. — Даже странно, откуда этот гром? Небо как будто чистое, и вдруг так загремело! — Она взглянула на небо. И Черныш взглянул. И все подняли головы. — А лес какой стал, посмотрите! Как он зазеленел сразу! Как будто горит под солнцем зелеными огнями, даже зеленоватый дымок над ним вьется. — Она показывала на лес и глазами, и рукой, вся тянулась к нему. Черныш одновременно видел и зеленоватый дымок над лесом, и Шуру, которая тоже как будто окутывалась этим дымком.

Она стояла в новых сапожках на высоких каблуках, в темнозеленом армейском платье, плотно облегавшем ее фигуру. Платье было сделано со вкусом и явно шло ей. Неизмятое, выглаженное, свежее… Видно было, что она надела его недавно. «Возможно, даже перед тем, как итти сюда», — мимоходом отметил Евгений, и Шура, перехватив этот взгляд Черныша, поняла его именно так. Но не смутилась и не застыдилась, а весело, даже с вызовом, ответила на него. «Да, я готовилась, — говорили ее глаза, — я хотела явиться сюда красивой и не стыжусь этого, и все это ради тебя».

— А Шовкун уже глаза проглядел, высматривая, — говорил Черныш, счастливо любуясь Шовкуном, красневшим, как девушка. «Но я высматривал тебя гораздо больше, чем Шовкун, — скрывалось за этими словами. — Я начал тебя ждать с той самой минуты, когда мы расстались… Я хотел бы коврами устлать дорогу, по которой ты приближалась к нам… Разве ты не слышишь как все во мне поет: тебе, тебе!»

«Слышу, слышу! Я издали слышала тебя и летела к тебе!»

«И где ты пролетала, там леса зеленели, а небо над ними гремело молодым громом! Слепой голый дождик бежал впереди и кропил перед тобой пыльные фронтовые шляхи… Ты и сама, как тот солнечный летучий дождик, откуда-то прилетевший и озаривший все вокруг! Взгляни, как парует земля, как дымятся леса! Опьянеть можно от этого!»