Знамя девятого полка
Шрифт:
Полубак корабля, словно узкий голубой клин, вершиной вниз вбитый в белую грядку пены, вырастал, приближался, шел напрямик к ним. Теперь уже сомнений не оставалось – сторожевик был типа «Тайфун», того самого предвоенного кораблика, быстрее которого на Балтике корабли еще не ходили. Белые кусты всплесков заградительной завесы вставали перед ним.
Беглецы гребли упрямо, молча, бешеными рывками, а рвущие воздух удары выстрелов на фоне далекого гула стали такими же посторонними.
Вдруг коротко и сильно сверкнуло впереди, и мощный раскат морского орудия,
Снаряд пронесло где-то совсем недалеко от шлюпки – уходя к неприятельскому берегу, он урчал, подвывая, совсем как спущенный с цепи волкодав.
На полубаке сторожевика белым пламенем сверкнуло еще раз, толкнулся в уши спрессованный, сразу погустевший воздух, и второй снаряд понесся к берегу следом за первым.
– Ага, понял? – торжествующе гаркнул Шмелев, поднимаясь во весь рост над заплясавшим резиновым тазиком.– А ну, дай им по-кронштадтски!
Перевел дыхание и сказал уже спокойнее,
обычным тоном строевой команды, все еще не отводя прищуренных глаз от корабля:
– Семафор. Быстро. Пиши: «Бежим из плена. Точка. Просим прикрыть огнем. Точка. Командир эскадренного миноносца «Мятежный» капитан-лейтенант Шмелев». Беглым, старшина!
Иван уже рвал из резиновой сумки на поясе два приготовленных заранее полуметровых белых платка. Но передать флажный семафор он не успел.
В воздухе – показалось, над самой головой – что-то раскатисто и сухо треснуло, и по воде вокруг шлюпки словно хлестнуло железным веником.
– Шрапнель! Не дадут знамя…– договорить Шмелев не успел. По воде хлестнуло еще раз, и он, вдруг выронив весло, зажал кисть левой руки между колен и дрогнувшими губами выдавил только одно слово:
– Жгут.
Все это было так неожиданно, что Иван не понял даже в первую минуту, что случилось, и растерянно вскрикнул:
– Что, жгут? – но тут же увидел, как струей толшиной в плотничий карандаш била кровь из левой руки капитан-лейтенанта, и вспомнил про свой флотский ремень.
Лакированная кожа, словно кольца глянцевитой черной змеи, втугую обвила побелевшую руку Шмелева, и кровь сразу перестала бить тугой струйкой. Иван зубами сорвал обертку с тюбика индивидуального пакета, тампоном залепил рану и, как на катушку, стал наматывать марлю на руку Шмелева Рука стала похожей на большой белый кокон
Вокруг было до звона в ушах тихо, только впереди, вероятно где-то на окраинах Ленинграда, все так же тяжело, размеренно вздыхала далекая артиллерия.
Но рядом опять оглушающим коротким грохотом ударило орудие сторожевика, и в туго зазвеневшей тишине стали отчетливо слышны отрывистые звонки машинного телеграфа на его мостике.
Заклокотала вода под винтами, закрутившимися в обратную сторону, удерживая разбежавшийся корабль на месте.
Невысокий борт сторожевого корабля, знакомый, шаровый, с медными ободка ми круглых иллюминаторов, как стена родного дома, надвинулся слева, закрывая плоский берег и вспышки выстрелов далекой батареи, заслоняя их беззащитный тазик огнем
Снова разорвало воздух над головой, тупим горячим обвалом обрушив его на беглецов, и из длинного серого ствола вылетело долгое пламя. Батарея на берегу молчала.
Иван, повернувшись лицом к борту, сразу увидел все: и позеленевшую медь иллюминаторных ободков, и протравленную соленой водой краску над ватерлинией, и узкую наварную заплату, наискось порезавшую борт, напоминая о том, что корабль не раз и до этого бывал под огнем,– все увидел Иван Корнев, рулевой старшина своего флота,– так зряча была его неизменная любовь.
Позеленевшие медные буквы названия, короткое слово «Вепрь», опадали и поднимались над самой головой Ивана. Резиновую шлюпку подбрасывало на волне, поднятой кораблем.
Шмелев тоже, не отрываясь, смотрел на знакомый борт, стоя на коленях в лужице только что пролитой им крови.
Лицо его было сосредоточенно и бледно. Зубы стиснулись так, что скулы стали квадратными.
Когда серый борт надвинулся вплотную, капитан-лейтенант тяжело поднялся с колен и, шатаясь, встал рядом с Иваном.
Его мутило от слабости, но стоял он как положено моряку, широко расставив ноги и стараясь не качаться.
Со сторожевика, наклонясь через леер, сверху вниз на них смотрели комендоры и торпедисты – земляки, балтийцы, и форма на них была до последнего шва, до боли знакомой.
Курносый рыжий паренек, с такими же, как и у Ивана, двумя узенькими нашивками на рукаве бушлата, отпорным крюком зацепил их смехотворный резиновый таз и легко подвел его к самому борту корабля.
Краснофлотцы удивленно, молча, в упор разглядывали двух рослых «финских егерей», доверившихся такой необычной и не морской посудинке и чуть было не отправленных немцами на дно залива.
«Финны» стояли, покачиваясь на волне, поднятой сторожевиком.
На расстегнутой груди того, что помоложе, из-под лягушиного цвета мундирчика пестрели полосы флотской тельняшки, и глаза у него были с веселой сумасшедшинкой, очень синие, совсем не перебежчика, бесстрашные глаза.
– Кто такие? – строго спросил с мостика моложавый капитан-лейтенант с медными листьями дуба на козырьке франтоватой «нахимовской» фуражки.– По-русски не говорите? Ду ю спик инглишь?
«Финн» помоложе нервно рассмеялся и, словно не решаясь заговорить первым, посмотрел на товарища, уже немолодого человека с мужественным и твердым лицом. А тот громко и весело спросил вдруг франтоватого офицера чистейше по-русски:
– Сергей Петрович, неужели не узнаешь Павла Шмелева? Ведь однокурсниками когда-то были…
Оставляя след окровавленной ладони на сером борту, осторожно неся перед собой белую куклу раненой руки, капитан-лейтенант первым полез на верхнюю палубу сторожевика. Переваливаясь грудью через туго натянутый леер, он все-таки не выдержал и счастливо рассмеялся: так вот что еще помогло ему вынести весь этот нечеловечески трудный год – палуба своего военного корабля, неуязвимого и грозного, опять знакомо загудевшая под его ногами.