Знание-сила, 1998 № 02 (848)
Шрифт:
23 апреля зашел участковый. Дома была мама и я. Попросил мамин паспорт, записал номер, положил его к себе в портфель, ей же выдал справочку о том, что у нее паспорт отобрал и десятидневный срок для сбора и выезда из Москвы. Отцу была такая же бумажка. Мне — ничего.
1937 — пропущен.
Первая запись 6 декабря.
Никто не узнает как я прожил этот 1937 год.
Осталось дожить этого года всего 3 недели, вычеркну я его как ненужную страницу, вычеркну и выброшу из головы, хотя черное пятно, черное, пассивное, безобразное (?), как густое кровяное пятно на одёже, останется, наверное, на всю жизнь.
Останется потому, что жизнь, прожитая мною в эти 341
Мне кажется, что петля на шее с каждым годом стягивается все туже и туже. Похоже, что она стягивается весьма равномерно, ускоренно, с пропорционально увеличивающейся силой и я, например, не могу вспомнить, чтобы в этом году нашелся отрезок времени, чтобы петлю на горле растянули и дали хоть день свободно полной грудью вздохнуть воздуха.
Если я несколько раз задумывался: стоит ли продолжать жизнь — то наверно, слишком приятного было мало.
Я сейчас по настроению уравновешен и потому так спокойно вывожу каракули не совсем приятных слов.
18/XII.37
Из разговоров проживающих вместе с нами (в одном доме) людей к нам заблаговременно доносились тревожные вести о том, что определенные люди с Мура упорно интересуются нашей комнатой, настойчиво собирают разные сведения о маме. Говорили об обыске, а также об аресте мамы. К сожалению, развязности языков домашней агентуры мы полностью не сумели использовать, то есть не сделали соответствующих выводов. Вернее вывод я сделал, некоторые предосторожности предпринял, а мама с своей стороны этого не сделала. Я рекомендовал на время, пока не кончится предвыборная кампания, выбраться из квартиры и ночевать где-нибудь в чужой квартире.
По опыту 1935—1936 годов мы знали, что такие вещи, как выселение из Москвы, делаются за 10—15 дней до октябрьских праздников, мая, а в данном случае шла речь о 12 декабря — день выборов и ... голосования, а так как срок оставался, то мама немного себя этим успокоила.
Ошибка наша в том, что мы ожидали выселения, но ни в коем случае ареста, ибо оснований для такого крайнего случая думали не было. Ну политика меняется и не моя вина, что все эти постановления от нас держатся в секрете, а случая наблюдать такой факт не было.
Конечно, я знаю много слухов, случаев ареста разных лиц, этим теперь никого не удивишь, но причислить маму полуграмотную к троцкистам я никак не мог, да и во сне такого мне присниться нс могло, поскольку очень хорошо я се знаю, а за старые грехи, когда настоящее ничем не замарано, чтобы арестовывали я никак, даже в порыве самых худших предположений, подумать не мог. Конечно, выселения я ждал каждый день.
В общем ночью 9.ХII. в 4 часа пришел дворник с вооруженным уполномоченным 4 отделения, сделал обыск, предварительно предъявив свое личное удостоверение и ордер на обыск. По всей видимости, именно по тем приемам, как он искал, искал он оружие, как и следовало ожидать ничего не обнаружил. Так он записал в акте, а затем предложил маме одеться, пройтись с ней на минутку в Мур, предварительно сунув в свой карман ее паспорт. Не успев как следует одеться, нс захватив ни копейки денег, испуганная неожиданностью, бледная с бегающими, ничего не понимающими глазами, мама стояла в комнате инстинктивно, наверно, чувствуя, что находится в последний раз в этой милой ей комнате ... оглядываясь, не находя слова сказать на прощание. Еще раз оглянулась просящим и в то же время спрашивающим взором глянула мне в глаза, что то хотела не то спросить, не то сказать, но так и не сказала, протянула -руку для пожатия и, подавляя слезы, мужаясь из последних сил, чтобы
Я еще раз взглянул уже в ее сутулую спину, старое пальто, мелькнули рваные задники валенок и скрылись в черной дыре входной двери.
25/XII/37 л. 42
Зимнее московское утро. Часы показывали 5 утра, когда я 23/XII вышел на улицу... Надеялся в такую рань занять очередь на справки первым, но оказалось, что она еще с 12 часов ночи образовалась. Записался 11. Кстати, оказалось, что и на 24-ое на передачу очередь по другому списку тоже образовалась. Записался 10.
В 11 часов утра в справочном окошке ответили, что Ефросиния здесь; немножко в приподнятом духе, отправился домой с мыслями о завтрашней передаче. На 40 рублей сделал закупок на передачу, с любовью раскладывая и упаковывая. К вечеру узел был готов.
5 часов утра 24-го. Та же утренняя картина природы, что и 23-го, но людей в очереди не два десятка, а больше 400.
Собираться у входных дверей запрещено. Люди с узелками и сумками, наполненными продуктами, расположились в полукилометре, в парадном большого дома. Широкая каменная лестница усеяна сидящими, полулежащими, стоящими людьми. Усталые от бессонной ночи лица, гул голосов. Каждую минуту подходят все новые и новые, записываясь у ведущего список.
Проверив, что первоначальный вчерашний список цел, направляюсь домой...
К 9 часам с корзинкой в руках вернулся в очередь. Народ толпился у входной двери на передачу... Длинный извилистый ряд угрюмых съежившихся от холода человеческих фигур. Одни молчаливо одиноко стоят, о чем то думая и судя по выражению их лиц думы их не веселые.
Другие, образовав небольшой круг, слушают рассказывающих о своем горе...
У самых входных дверей образовалась специальная очередь из беременных и с детьми. Их человек 70. Большие безобразные животы беременных. Писк грудных ребятишек и хныканье постарше. Одна женщина пришла с двумя. С грудным и с мальчишкой лет 4-х. Беременным и с детьми почет, их пускают сначала в первую очередь, а потом, по мерс прихода новых,— через 5 человек. 10 часов. Время, когда пора бы начать прием. Но ... Там не торопятся. Усиленный отряд милиции спокойно расхаживает у плотно закрытой двери. 10 часов 30 минут. Народ волнуется, подымаются голоса протеста. Бесполезно. II. Беременных и с детьми пустили в помещение. В 11 часов 30 минут начали прием передачи. Торопиться не куда. Их совесть чиста, а то что десятки не получат передачи — их не касается.
Упрекнуть их, что они не придерживаются точности, будет не совсем справедливо. Когда стрелка покажет 4 часа дня, они точно прекращают прием передачи. И ни просьбы, ни мольба и слезы не в силах уговорить принять хоть одну лишнюю передачу после 4-х часов.
Приближался и я к небольшому квадратному окну. Охватывал какой-то непонятный страх. Подкашивались, дрожащие в коленах,
ноги, мелкая нервозная дрожь пальцев рук. Часто стучало сердце, каждый его улар я отчетливо чувствовал, не только чувствовал, но с каждым ударом сердца в ушах раздавался гул, словно рядом со мной гремели в барабан. Назвал фамилию и, затаив дыхание, уставился немигающими глазами на пальцы, роющиеся в картотеке. А в голове тревожная мысль: А что если нет?!
Полминуты молчания мне показались вечностью.
— «У меня нет»,— равнодушным голосом ответила уже не молодая особа.
Глаза рассеянно забегали, лицо скривилось в глупую улыбку и, направив свой взор в ту сторону, куда смотрели глаза немолодой особы, я заметил, что в стороне сидела другая, летами постарше первой.
— Подлубная? Так, так, посмотрела. Нет, у меня тоже нет. Нет у нас такой!
— Но мне сказали...
— Тогда, когда вам сказали... она была, а сейчас нет. Следующий.