Знание-сила, 2003 № 03 (909)
Шрифт:
Вот здесь-то и вкралась ошибка. О чем Шахматов сам и заявил. Ни о каком «великорусском», то есть владимиро-суздальском, происхождении рукописи не могло быть и речи: текст летописи, действительно восходящий к древнерусским сводам, нес на себе отпечатки западнорусского диалекта, распространенного к западу от Днепра – в Белоруссии, на Волыни и в Прикарпатье. Й значит, переписчик текста был выходцем (или жителем) этих областей. К тому же и бумага Радзивиловского списка, как выяснилось, была изготовлена в конце 80-х и начале 90-х годов XV века в Польше.
Тогда Шахматов, а за ним и другие историки заговорили о Смоленске, который хотя и входил тогда в состав Великого княжества Литовского, но был населен
Такое решение оказалось удобным и многих устроило. Можно было объяснить «немецкие» или «готические» признаки в рисунках, поскольку Смоленск был традиционно связан с европейскими государствами, через него постоянно двигались караваны купцов и посольства.
Однако для меня важнейшая заслуга Шахматова – в другом. Он первым подробнейшим образом изучил нумерацию листов. Именно это позволило выяснить, что некоторые из них потеряны. Это свидетельствовало о том, что рукопись долгое время находилась без переплета, успев изрядно обветшать и растрепаться.
В 1958 году искусствовед О.И. Подобедова сделала первый и, думаю, наиболее важный шаг в изучении рисунков летописи.
В отличие от большинства своих предшественников, пользовавшихся черно-белым воспроизведением в издании Шахматова, она не только обратилась к подлиннику, но просмотрела и сфотографировала рисунки в ультрафиолетовых и инфракрасных лучах. И здесь оказалось, что все многофигурные композиции состоят по меньшей мере из трех слоев переработок, сделанных разными художниками и в разное время. Более того, каждый художник менял положение фигур, переписывал лица, пририсовывал оружие, княжеские шапки, короны, менял одежду и т.д.
Но это еще не все. Она пришла к заключению, что «второй» художник работал над рисунками вскоре после первого, а вот «третий» – довольно долгое время спустя, причем именно ему принадлежат все «готические» дополнения, которые у всех вызывают крайнее недоумение. Кроме того, Подобедова обнаружила, что после работы «второго» кто-то копировал рисунки на первых 79 листах рукописи, продавливая контуры изображений каким-то острым предметом. Но все это было до работы «третьего» мастера, поскольку продавленные контуры позднее оказались перекрыты красочными слоями, нанесенными его рукой.
Другими словами, Подобедова обнаружила многослойность работы художников, выяснила хронологию, и оказалось, что работа над рисунками продолжалась значительно дольше, чем это указывают филиграни на бумаге, – очень важный вывод!
Таким образом, к 1995 году, когда было подготовлено и выпушено факсимильное (в цвете) воспроизведение Радзивиловской рукописи, «ключи» к тайнам и загадкам этого уникального памятника уже были в руках исследователей.
Роскошно украшенная Радзивиловская рукопись, представлявшая по тем временам целое состояние, оказывается, не закончена. Поразительно! У нее нет «выходной» миниатюры, открывающей книгу, нет обязательной заставки, для которой было оставлено место, заглавие написано небрежно, более чем на половине листов рукописи отсутствуют киноварные инициалы,
Ясно, что работа над рукописью не была доведена до конца, но сейчас трудно понять, остановилась ли она на событиях 1206 года из-за каких-то внешних причин (смерть заказчика, война, стихийное бедствие и пр.) или в результате утраты оригинала, с которого велось копирование текста. Последнее маловероятно. Трудно представить, чтобы в конце XV века кто-то мог задумать столь дорогостоящую работу по созданию летописного свода, повествование которого обрывалось бы на начале XIII века! Предприятие имело смысл только в том случае, если летопись можно было довести до «сегодняшнего дня» ее писца и заказчика. Но этого не случилось, и, думаю, причина в смерти заказчика вскоре после 1495 года – именно этим временем датирована самая поздняя партия бумаги для Радзивиловской рукописи.
До сих пор считалось аксиомой, что работу над рукописью начинал и вел до конца писец, оставляя места для рисунков. Затем рукопись переходила к художнику, который и создавал эти рисунки, и ее украшал заставками и буквицами. Здесь же последовательность была обратной. На протяжении всей рукописи можно было видеть, что последняя строка текста над рисунком часто или заходит на верхний край рисунка, или за неимением места «обтекает» его, спускаясь по боковому полю. Так могло произойти, только если работу над рукописью начинал не писец, а художник, который размечал места для текста и сразу же переносил все положенные к нему рисунки. Затем тетрадка с рисунками переходила к: писцу, задачей которого было вписать необходимый текст, а если места для него не хватало, тогда- то он и залезал на рисунок или заворачивал строку на поля.
Но почему писец не мог перенести остаток строки под рисунок? Оказывается, рисунок помешался так, чтобы иллюстрировать последнюю строку расположенного над ним текста, перенос поэтому был невозможен. Каждый блок текста должен был заканчиваться иллюстрацией к нему – вот какую задачу они поставили. А если оказывалось, что для рисунка не хватало места внизу страницы и его приходилось переносить в начало следующей, то художник оставлял над ним место для завершающей строки.
Достичь этого и рассчитать необходимые площади для текста между рисунками можно было только с помощью нехитрого приспособления, называемого «карамса», – прямоугольной рамки, внутри которой натянуты нити, определяющие направление строк, их длину и расстояние между ними. И в тех случаях, когда художник, размечавший тетрадки, допускал ошибку, ему приходилось рисунок заклеивать и заменять соответствующим.
Загадка была разрешена, и не одна – вместе с ней оказался решен вопрос и о числе оригиналов, с которых копировались рисунки и текст летописи. «Макетировать» рукопись, используя «карамсу», можно было, лишь имея один список, который и воспроизведен в данной копии вместе со всеми диалектными особенностями его текста, ясно, что список был один.
В свою очередь, это означало, что следы западнорусского диалекта впервые появились не в Радзивилловском списке, как считалось ранее, а уже находились в оригинале, так что ни о какой «копии со списка XIII века» теперь говорить не приходится.