Знание- сила, 2003 № 07 (913)

Автор неизвестен

Лето: пора надеввть бикини!

Все меньше людей помнит, что творилось на пляжах в далекие пятидесятые годы, когда среди женщин, загоравших в закрытых купальниках, вдруг появились смелые обладательницы «бикини», двух узких тряпочек, облегающих грудь и низ живота. В то время эта мода считалась шокирующей. В ряде стран эту «неслыханно нагую» моду сразу же запретили. Лишь упорство таких знаменитостей, как Брижит Бардо, помогло тысячам безвестных девушек выдержать все нападки и отстоять полюбившиеся наряды. Так, со скандальных пляжных новинок начиналась секс-революция.

Кто же бросил эту зажигательную бомбу в серые, безликие ряды послевоенных «мисс»

и «мадемуазель»? Впервые купальник, названный позже «бикини», продемонстрировал в июле 1946 года французский модельер Луи Реар. Он уже тогда оценил всю взрывную силу новинки. Рассказывают, что перед показом купальника на подиуме он никак не мог уговорить манекенщиц продефилировать в этих тряпочках перед зрителями.

Отнюдь не случайно к новому купальнику пристало имя «бикини». В наше время с этим словом ассоциируются лишь «солнце, воздух и вода». Полвека назад при слове «бикини» сразу же вспоминали другое — атолл в Микронезии, где после войны проводились испытания атомной бомбы. Стало быть, Реар, объявляя: «А сейчас нам продемонстрируют новую модель купальника — бикини», понимал, что первая мысль, которая придет в голову зрителям, ожидающим выхода модели, была: «Бомба». Тут же занавес лопался, и из него вылетала бомба — голая женщина, едва прикрытая двумя полосками ткани. Ее появление разило наповал.

Конечно, на наш сегодняшний взгляд, кажется циничным и безвкусным назвать женский аксессуар подобным образом. Однако в те годы все «атомное» было на слуху и будоражило ум, как впоследствии «космос», а сейчас «интернет». Б новый «атомный век» люди шли самоуверенной поступью. Казалось, что ядерная энергия станет «рогом изобилия» для человечества, решит любые его проблемы. Атомный «перпетуум-мобиле» будет источником неисчерпаемой, дармовой энергии. Вовсю обсуждались новые модели пароходов, самолетов и даже автомобилей, оснащенных — непременно! — маленьким атомным двигателем.

Отрезвление приходило постепенно. Над планетой стал прорастать «атомный гриб» страхов. Все чаще журналисты, политики и ученые вспоминали последствия бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Специалисты обсуждали радиоактивное заражение различных районов планеты, вызванное наземными испытаниями ядерного оружия. Наконец, в 1954 году на страницах газет вновь замелькало название атолла Бикини. Во время очередных испытаний атомной бомбы японское рыболовецкое судно оказалось в опасной близости от атолла, и его экипаж подвергся радиоактивному облучению.

Однако это событие уже никак не повлияло на миллионы людей во всем мире, для которых слово «бикини» теперь навсегда было связано с пляжами модных курортов, красивыми девушками и узкими полосками ткани на них.

Размышления у книжной полки

Вадим Парсамов доктор исторических наук профессор

Взаимодействия человеческие

Книга Натана Эйдельмана удивительная. И называется она «Удивительное поколение. Декабристы: лица и судьбы». Начать с того, что Эйдельман много лет назад умер, а новые книги его выходят. Главный вдохновитель, составитель и редактор этой книги[* Эйдельман Н.Я. Удивительное поколение. Декабристы: лииа и судьбы. СПб.: Изд-во Пушкинского фонда, 2001] — Евгения Рудницкая — говорит вот что. «Конечно, в историографии декабризма, в восприятии обществом писателя-историка Эйдельмана прежде всего останутся его блистательные книги о Михаиле Лунине, Иване Пущине, Сергее Муравьеве-Апостоле, первом декабристе Владимире Раевском, книга «Пушкин и декабристы». Но приобщиться к декабристской эпопее, воссозданной Эйдельманом, невозможно без обращения к его минимонографиям, к его статьям самого различного жанра». Они публиковались при его жизни в десятках изданий — и специальных научных, и в литературнообщественных, и в научно-популярных, но известны гораздо меньше, чем его книги. И это понятно — книга весомей. Между тем статьи, собранные Рудницкой, ничуть не менее интересны и значительны. Более того, впервые оказавшись вместе под одной обложкой, они производят впечатление книги и, может быть, даже не одной. А их сравнительно малая известность позволяет говорить, что читатель держит в руках новую книгу Эйдельмана о декабристах...

Двенадцать статей, расположенных в определенном порядке, это двенадцать глав единой

новой монографии.

Думаю, не будет преувеличением сказать, что декабризм — самая изучаемая тема в российской историографии. Разве что Петр I может составить конкуренцию. А это значит, что обращение к декабристской эпохе — важнейший момент национального самопознания. Декабристы, как и Петр I, как и Пушкин, то средоточие, куда тянутся и откуда исходят многие нити отечественной истории. Работы Эйдельмана прекрасным образом это подтверждают. Ему удавалось, говоря о декабристах, многое сказать о истории в целом.

Смерть Эйдельмана в 1989 году пришлась на момент крайнего за все столетие падения интереса к декабристам — декабристы имеют репутацию первых русских революционеров, и это понятно. Возобладал же интерес к консерватизму и реформаторству сверху. При этом само стремление избавиться от одного для того, чтобы мифологизировать другое, вполне вписывалось в традиционные для национального мышления структуры.

Эйдельман в какой-то степени тоже был творцом мифов, но его мифотворчество никогда не определялось соображениями политической конъюнктуры. Оно было вызвано стремлением возвеличить такие непреходящие общечеловеческие ценности, как честь, благородство, дружба, любовь. Декабристско-пушкинская эпоха с этой точки зрения — благодатнейшая среда для формирования таких мифов. У Эйдельмана же она предстает как норма человеческих отношений. Миф в его случае не подменяет то, что обычно называют исторической правдой, а лишь придает изучаемой эпохе некий универсальный смысл и становится тем языком, на котором можно говорить с читателем о самых существенных сторонах бытия. И дело здесь не только в огромном таланте Эйдельмана, но, конечно, в самой эпохе, питающей этот миф.

Поэтому падение интереса к декабристам не могло быть не только окончательным, но даже сколько-нибудь продолжительным. И новая книга не только дань памяти автору, но и реплики в размышлениях о декабристах — проблемы, которые ставит Эйдельман-ученый, не решены и актуальны посей день.

Например, о связях декабристов с XVIII веком писалось много, но речь обычно шла об идейном влиянии на декабристов Радищева, Новикова, Фонвизина, их наследие рассматривалось как некий арсенал, откуда члены тайных обществ черпали свои преобразовательные проекты. И результаты были скромны. Почему? Такая прямолинейность не только не проясняла, она во многом затрудняла изучение проблемы.

Эйдельман с его интересом к потаенной истории XVIII века...

тонко почувствовал глубинную, отнюдь не лежащую на поверхности связь поколения декабристов с их ближайшими предшественниками — людьми екатерининско-павловской эпохи. Последние десятилетия XVIII века были для членов тайного общества частью их актуальной памяти, той историей, которая не пишется, а передается изустно и рассказывает о людях совсем близких и хорошо знакомых. Можно полагать, что интерес декабристов к убийству Павла I и тем, кто его совершил, был ничуть не меньше, скажем, чем интерес к Радищеву

В статье «Из предыстории декабризма» Эйдельман дает интересный исторический комментарий к той части воспоминаний Н.И. Лорера, где речь идет о митавской встрече П.И. Пестеля с главным участником убийства Павла I П.А. Паленом.

Утвердившееся в декабристской историографии представление, что восстание декабристов не имело ничего общего с дворцовыми переворотами XVIII века, практически закрыло проблему, невзирая на то, что для самих декабристов уже в силу одной только хронологической близости дворцовые перевороты были весьма актуальны. Реально существующие глубокие различия между И декабря 1825 года и 11 марта 1801 года отнюдь не отменяют вопрос об учете и переосмыслении опыта. Встреча молодого Пестеля и старого Палена в этом отношении весьма показательна, и Эйдельман с его обостренным интересом к подобным поворотам истории, конечно же, мимо нее пройти не мог. Для него «восстановить» беседу двух представителей разных эпох, разных принципов общественного сопротивления было бы крайне интересно. Оба собеседника противостояли «тирании». Оба — мастера тайной конспирации. Оба размышляли о будущем ограничении самодержавия». И лишь на этом сходстве рельефнее и историчнее выглядят различия между Паленом и Пестелем: «Один считал себя Брутом — потомки не согласятся; другой принесет в жертву себя, попадет в герои, мученики — совсем в другую историческую категорию, чем смелый цареубийца Пален».