Знаю только я
Шрифт:
— Да это я — Глебов. Вы хорошие все, а я вот — Глебов!
Шеф забыл, как на первой же репетиции-читке я говорил: «Я — Глебов, Ю.П., но и вы — Глебов». Шеф возмутился, стал защищаться, помню это отлично…
22 апреля. Воскресенье — отдай Богу
Любимов просит играть и «Годунова», и «Дом». Приехал Владимир Максимов.
Любимов говорит, что может месяца на три закрыть театр и начать все сначала. «Есть такое право и возможность, я советовался с юристами».
В журнале «Театр» он назван великим. «Великий» — это уже очевидно… Некий Силин подводит итоги. А Губенко — низкий поклон, что он вернул нам великого и передал ему труппу в полном рабочем состоянии.
Полгодика назад эта статейка появилась бы — выглядело бы все почти достоверно. Теперь это выглядит жополизанием. На всякий случай министерскую
2 мая. Среда, мой день
Сегодня идет «Бумбараш». Я стою у рынка. Холодно. Хотя двигатель работает на усиленных оборотах. «Бумбараш». Когда это было? Какого числа?! Сейчас приеду и взгляну в дневники. Это был Междуреченск. Зима. Очевидно, как всегда, зимние театральные отгулы. Еще был жив Иван Федосеевич, и мы, кажется, всей золотухинской родней пришли к нему в гости. И надо же — «Кинопанорама» по ТВ и я в кадре с чудесным, мудрым, интеллигентнейшим, тончайшего ума человеком Каплером [302] (у меня сохранились снимки Копылова).
302
Кинодраматург Алексей Каплер был одним из организаторов и ведущим популярной телепередачи «Кинопанорама».
Каплер читал письмо, в котором какой-то замечательный мужик просил его, ведущего, рассказать об артисте. Фамилию артиста он не помнит, но этот артист пел песню «Ой, мороз, мороз…» в фильме «Хозяин тайги». А потом шел кусок из «Бумбараша», с маршем 4-й роты, и отец плакал. Самые дорогие воспоминания об отце, когда я видел на его глазах слезы. Я тогда понимал, чувствовал, что есть человеческая душа и сердце у моего неприступного, не пускающего в свои тайны отца. Когда он плакал, я видел в нем человека. Я видел в нем родителя. Какую-то тяжесть он носил в сердце своем. Он раскулачивал? Да, но он с такой любовью и такими добрыми словами, такими весьма и весьма уважительными речами говорил о своем хозяине, кулаке Новикове, или Щербатове… или это были разные лица? Разные хозяева. Что у него было на сердце? Что он вспоминал, о чем жалел, была ли кровь на его руках (ее не могло не быть по тем временам), были ли загубленные семьи крестьянские, к которым он имел непосредственное прикосновенное, рукоприкладное отношение. Мать была из семьи зажиточной. Всю жизнь он ее подкулачницей в сердцах называл. Но братку мат-киного, Ивана Федосеевича, он уважал.
22 мая. Вторник. Ресторан «Русь»
С Любимовым был разговор мирный. Поблагодарил за «Чуму». На мою жалобу, что три подряд «Живого»: «Ну, это, милый, заграница. Там по-другому не работают. Оливье восемь раз подряд Отелло играл, и бывало, по два в день». Вот и весь сказ.
19 июня. Вторник
Ну и жизнь мне устроил Андрей Смирнов своей статьей в «Литературке», назвав мое выступление на Шукшинских чтениях «омерзительным зрелищем». Еще он ударил по Толе Заболоцкому [303] . Тут же посыпались отклики читателей — один прислал использованный презерватив со словами: «Я твою жопу драл». Другая, еврейка, письмо (я его зря выбросил): «Мы уедем, и наши дети будут жить хорошо, а вот как вы жить будете…» Документ — статья и письмо какой-то дамы, — что вывесил Любимов в театре на общее обозрение, превзошел всю подлость, что можно было ждать. Там я и антисемит, и черносотенец, и ярый хулиган. Рассказал мне об этом Бортник вчера, который защищал меня перед Любимовым: «Это было не так, поверьте мне, Ю.П., и как же можно было это вывешивать, не поговорив с Валерием, не объяснившись с ним?»
303
Анатолий Заболоцкий, кинооператор. Работал на картинах В.Шукшина и других известных режиссеров.
Всю ночь я думал, как мне теперь жить, никому ничего не докажешь, не докричишься. Вытащил открытку поздравительную Распутина: «Слушал твое слово у Шукшина — очень и очень хорошо». И успокоился несколько. Почему я должен обращать внимание на «интеллигентный» плевок Смирнова и не верить спокойным словам мною любимого писателя и человека. Я наблюдаю его часто по телевидению, и он мне все больше и больше приходится по сердцу.
Да, что будет при встрече с Любимовым?
20 июня. Среда, мой день
Завтра сбор труппы. Я сказал Глаголину: «Если он мне сделает втык, я приду в театр с заявлением об уходе». Все советуют мне не обращать внимания, но я пока не могу окончательно успокоиться.
Приходил ко мне вчера Андрей Крылов [304] . Предуведомление в результате наших общих усилий получилось точным, эмоциональным и убедительным. Долго я ему разъяснял нынешнее мое «антисемитскочерносотенское» положение, создавшееся по вине А.Смирнова, и что появление «Дневников» вызовет дополнительную ярость и блевотину моих оппонентов. Он как-то мягко отклонял мои страхи и простой аргумент привел: к тому времени, как выйдет книжка, эта история забудется. «Кто-то дал тебе по морде, а ты узнаешь об этом только через полгода». Это сказал В.Аксенов. Так. К этой истории я больше не возвращаюсь.
304
Научный сотрудник Музея В.Высоцкого.
21 июня. Четверг
Габец сдержала свое слово и задала шефу свой вопрос: с чьей подачи был вывещён этот документ? Шеф в истерике кричал, глаза у него бегали, как у волка, загнанного в угол. Это его состояние я знаю: когда он огрызается и щелкает зубами, но ответить вразумительно и внятно ничего не может.
23 июня. Суббота
Вот так живешь, живешь, работаешь с человеком и не подозреваешь, какой он дурак. Машка вчера: «Надо же собраться, поговорить, обсудить. Мы же тебя знаем много лет. Как нам-то быть? Ты же работал с Эфросом!» Это меня ввергло в совершеннейшее отчаяние, смехоту и истерику от глупости и наивности. Аргумент — раз я работал с Эфросом, значит, я не могу быть против евреев. А если бы не работал, то у меня нет доказательств, что я не антисемит. Ну, хорошо… И вообще, почему я по чьему-то газетному доносу должен доказывать, что я не верблюд?
Ну и денек мне выпал. Боря Дьяченко любопытно разложил мою жизнь. «Ты получил два удара — от Рязанова и Смирнова. Это — знак. Значит, что-то не так. Ты личность, художник. От тебя ждут, а ты молчишь. Ты должен сделать какой-то шаг, взять все на себя…» Два удара от евреев.
Мне кажется, мои друзья, или люди (не враги), меня не за того принимают…
— Я пришел к тебе, потому что ты любишь его, а он любил тебя, — так Боря сформулировал причину разговора о Высоцком. Он что-то хочет сделать, сказать новое слово… — К Богу не приходят с гитарой, и перед Богом там оправдываться поздно. Это всё — гордыня. Он трагическая фигура, потому что он не пришел к Богу. Он побежден дьяволом. Но миллионы оплакивали и молились за него, поэтому есть надежда, что он все-таки взят очень высоко.
24 июня. Воскресенье
И Бог послал новый день. Молитва, зарядка. Вспомнил Альцеста, Эфроса… достал портреты и наревелся всласть! Господи! Пошли душе Анатолия Васильевича мир и успокоение. Скажи ему, что я помню его и прошу прощения, что мало защищал его от нападений и принижений… от несправедливостей. Но «все выйдет наружу»…
28 июня. Четверг
Звонил Любимов:
— Нельзя так не уважать старика. — Поговорили насчет такта. — Я велел снять газету.
Эту фразу он повторил несколько раз.
— Отвечать на каждую провокацию — жизни не хватит…
Я думал, что вопрос рещён сначала моей болезнью, теперь болезнью жены, к которой я мотаюсь в больницу.
Звонок меня, надо сказать, тронул. Через минут десять я схватился звонить ему, дескать, если можно, приступлю с понедельника, но он ушел уже на репетицию.
Может быть, и хорошо — первый порыв благороден, бойся его… есть время обдумать и взвесить все холодно. Не будем суетиться. Поехать в театр, объясниться с Любимовым и с понедельника или вторника приступить к репетициям. Это неизбежно, и это правильно, это, по-моему, и старика, «с которым вы проработали столько лет», уважить, и на горло собственной песне наступить. Не такие были времена, и то мирились. «Обиды мешают дело делать». Смирение — лучший помощник в моих душевных делах.