Знойная параллель
Шрифт:
— Ну что ж, плыть — так плыть. Поплыли дальше.
На чаршангинском берегу столкнулись опять с конницей. На этот раз нажали на пулеметные гашетки. Перестреляли половину вражеской конницы. В кишлак какой-то ворвались. Федор отдал приказ: мужчин всех брать в плен, а женщин не трогать. Заскакиваем в одну кибитку, в другую — кругом одни женщины. Сидят в углу, закрывшись черной сеткой, так называемой паранджой, и стонут, вроде бы пощады просят. Не трогаем их, спешим в другой двор, в другие кибитки. И тут женщины да дети. Вот те и на. И только это мы на пристань подались, чтобы плыть дальше, тут опять
— Ну,— говорит,— стаскивайте с них черные сетки и смотрите, мужик или баба. Если с бородой и с оружием — решайте на месте.
Вот тогда-то и началась потасовка. И их мы побили немало, и наших человек пятнадцать полегло. Схоронили прямо на берегу.
Термез заняли наши. Тут мы отряд свой пополнили ребятами из интернационального батальона. Человек десять венгерцев, столько же чехословаков. По-русски бают. Понятливый народ. Да и вояки лихие. Все — за мировую революцию.
Спустились ниже Термеза. Тут нам жарко пришлось. И от солнца некуда деться, и стычки на каждой версте. Действуют, главное, сообразительно, канальи! Небольшими группами. Налетят внезапно и — назад.
А за Термезом, теперь уж точное место и не назову, вот что произошло. Плывем, видим — верстах в пяти от берега крепостица маячит. Беру я бинокль, начинаю рассматривать, нет ли там неприятеля? Гляжу, а это не крепость, а большой мазар. Вроде бы могила святого какого-то. Возле нее лошади. Товарищи мои тоже пригляделись, и пошли догадки, будто .бы у того мазара затаился вражеский отряд. Федор Улыбин такого же мнения.
— Они, шельмы, в тени прячутся, пока солнце печет. А как ночь настанет, так и нападут на наш корабль. Вдарим-ка, братцы, не станем ждать, пока враг революции сам нападет!
Снаряжаем пол-отряда. Командование им беру на себя я, а Федор с остальными остается на пароходе. Часа за два — то перебежками, а то и ползком, — подкрались к этому мазару. Огромное оказалось сооружение. Правда, не очень отделанное. Стены рушатся, подтеки кругом, да и в куполе дыра. Но внушительное сооружение. Когда оцепили, тут я приказал выстрелить пару раз вверх и скомандовал, чтобы выходили с поднятыми руками все, кто есть. Мои бойцы открыли стрельбу. А те — ответный огонь. Стреляют и — к лошадям. Их всего человек десять, потому мы и хотели их взять без боя. А они, стало быть, оказали сопротивление. К лошадям кинулись. И в нас на бегу из винтовок палят. Ну, разумеется, завязался бой. Шестерых уложили на месте, прямо у коновязи, четверо было кинулись к горам, но и их достали наши меткие пули. Врываемся внутрь мазара, а там три женщины возле стены сидят и в голос плачут.
— Кто такие? — спрашиваю, а сам думаю: не иначе, как мужики под бабские черные сетки спрятались.
Подхожу, держу наготове револьвер, если что — влеплю прямо в упор. Срываю с одной паранджу, заглядываю в лицо. Девчонка! Плачет и слезы кулаками растирает по всему лицу. Жалко даже стало. Отвел ее в сторону. Бойцы мои осмотрели двух других: тоже оказались женщинами. Обе старухи. Татарин был один среди нас. Стал их допрашивать. Откуда, мол, и так далее. А эти бабы до того темные, что и кишлака назвать не могут — откуда они родом. Хотел я отпустить их на все четыре стороны, но подумал и
— Кто такие? — спрашивает Улыбин.
— А откуда мне знать.
— Зачем же приволок? Думаешь, я лучше твоего знаю, куда их девать?
Татарин наш стал улыбаться им и опять к расспросам приступил. Тут самая старшая разомкнула губы. Долго что-то рассказывала, но поскольку говорила на таджикском языке, а татарин понимал его плохо, то он сделал такой перевод. Тех, кого мы постреляли, люди какого-то бека Исхака. Бека самого пришлепнули, а она, эта женщина, женой ему доводится. И вторая вроде жены или наложницы. А на девчонке он должен был вот-вот жениться, потому что ее привезли ему только вчера из какого-то дальнего кишлака. Татарин спросил, смогут ли они найти свой дом. Нет, говорят, и просят, чтобы не бросали их. Ну, что тут делать? Федор аж побелел весь, с кулаками на меня.
— Ты их отыскал — тебе их и везти властям. Бросить их на произвол судьбы мы не можем. Повезешь в Чарджуй или в Бухару, сдашь командованию.
— Ладно,— отвечаю ему.— Отвезу. Подумаешь делов-то. Им тоже пока спешить некуда. Так что поплавают пока с нами. Вернемся в Чарджуй — пойду в штаб и сдам всех трех.
— Поплавают, говоришь?! — еще пуще обозлился Улыбин.— А ты подумал, чем кормить их будем? У нас на них довольствия нет!
— Но не убивать же их! — кричу.
— Корми, чем хочешь! — выносит он свое последнее слово и отворачивается, вроде и знать меня больше не хочет.
Отвел я им каюту внизу, рядом с трюмом. Поделился своим сухим пайком. Спустились мы вновь к Чаршанге. Тут пересел я со своими спутницами на другой пароход, взял с собой еще одного бойца и отправился в Чарджуй, чтобы сдать женщин командованию. Доплыли без всяких приключений, если не считать, что всю провизию я пустил на женщин. Голодными в Чарджуе высадились. Сутки целые не ели. Повел я пленниц в штаб гарнизона, там какой-то наш, рязанский, недотепа не принимает их.
— А где,— говорит,— документация на баб? Чем ты докажешь, что они в плен взятые?
— Нет,— отвечаю,— у меня никакой документации, кроме моей революционной совести. А ежели мне не верите, что этих женщин мы в плен взяли, то спросите у них самих. Они-то не соврут!
— Нет,— говорит рязанец. — Вы, москвичи, люди ушлые, но меня не обманешь. Где взял этих, туда и веди. Думаешь не знаю — зачем привез их сюда? Знаю, голубчик. Ты их специально приволок, чтобы лишний паек получить. Паек получишь, слопаешь сам, а женщин в сторону.
— Ладно, дрянь ушастая! — кричу на рязанца.— Дай хоть на меня одного продовольствия! Поделюсь с ними.
А этот дьявол осмотрел мои документы и говорит:
— А ваш штаб находится в Бухаре. Поезжай туда, там и получишь продовольствие.
На этом и закончился разговор. Остались мы голодными. Тут смекнул я, что дальше предпринять. В ранце у меня было четыре пачки махорки, пара стиранного белья и две печатки мыла. Решил я загнать все это на базаре да и накормить всю свою компанию. Остановился, думаю, как это дело лучше обтяпать. Подумал, подумал и решил: тащиться на базар всем скопом ни к чему. Говорю татарину: