Зодчие. Скитания
Шрифт:
– Неприветливо глядишь, женщина! Али не хочется сына мне отдать?
Афимья непривычно резким голосом ответила:
– А то и гляжу, батька, что не больно казист у тебя наряд!
– Я не стяжатель! – внушительно ответил Никита. – Я за богатством не гонюсь, вековечный печальник я за мирскую нужду. Сердце у меня неуклончивое, князьям и боярам я не потатчик, потому и не в чести у них. А знаю зодчих, что многие сокровища скопили и пречудесные палаты себе поставили и живут, как сыр в масле катаются. Того и твой Андрюша может достигнуть…
– Где уж крестьянскому
– Напраслину говоришь, женщина! Каждому человеку свой предел положен: тому землю пахать, тому корабли по морям водить, тому дивные строения воздвигать, что надолго переживут создателя своего. И коли крестьянскому сыну талант на зодчество дан, кто посмеет его на сем пути задерживать!..
Голос Булата был строг и властен. Афимья смущенно поклонилась гостю:
– Не обессудь, родной, прости меня, бабу, за неразумное слово! Верю, не на худое поведешь моего сынка. Уж только… – Голос Афимьи дрогнул. – Храни отрока! Будь ему в отцово место. Он млад и глуп, его еще пестовать надо…
Афимья и Илья хотели упасть зодчему в ноги, но тот удержал их:
– Будьте безо всякого сомнения. Я в своей кочующей жизни семью не успел завести, так мне ваш Андрюшенька сыном станет. И вы не убивайтесь чересчур, не навек с сыном расстаетесь. Я вам буду весточки через случайных людей подавать. А годика через три-четыре, когда злоба вашего игумена утишится, мы и вернемся…
Разумная речь старого зодчего если и не развеселила Афимью, то хоть успокоила ее. Срок в три года не так уж велик, если к концу его явится Андрюша, красивый, возмужавший, да к тому же и славный мастер. Может, он тогда и останется здесь: ведь не вечен всевластный Паисий…
Видя, что жена успокоилась, Илья повеселел:
– Что же, Андрюша, будем обряжать тебя в путь-дорогу. Собирай, жена, на стол, а я за дядей Егором сбегаю.
За столом сидели недолго – Булат торопил с отправлением:
– Надо за ночь уйти подальше, чтоб след потеряли монахи, коли спохватятся.
– Об этом, мил человек, не беспокойся, – подмигнул зодчему слегка захмелевший староста. – Я запрягу коня и до свету верст за сорок вас умчу. Пускай ищут!
– Тебе попадет, дядя Егор, коли игумен узнает, – опасливо сказал Илья.
– От кого он узнает-то? Я, как обратно поеду, дров нарублю, будто за тем и ездил.
– Ну, спаси тебя бог за доброту! – воскликнул плотник.
Сборы были недолги: Афимья все приготовила заранее. Несмотря на упорные отказы Ильи, Булат отдал ему большую часть денег, заработанных во Пскове.
– Тебе нужнее они, а нам с пареньком не много на дорогу надобно…
Доброта Никиты до слез растрогала Афимью, она уверилась, что ее сын попал в хорошие руки.
Отец и мать благословили сына, и под тихие материнские причитания Андрюша Ильин оставил родительский кров и пустился в неизвестную дорогу.
Илья проводил сына до околицы; Афимья, чтоб не растравлять сердце, осталась дома. Плотник в последний раз обнял Андрюшу здоровой рукой и повернул к дому.
Когда телега миновала околицу [22]
– Неужто монахи вызнали про наш сговор? – испуганно шепнул Егор. – Эй, там! Дай дорогу! Затопчу!..
– Повремени чуток, дядя Егор, – раздался негромкий голос. – Это я!
22
Околица – изгородь, окружающая деревню.
– Что за дьявол! – выругался Егор. – Да это, никак, Тишка?
– Я и есть, дядя Егор, – отозвался мужик. – Мы тут с бабой…
– А что вы здесь делаете?
– Мы сбежать решили, дядя Егор, насовсем!
– Вона! – удивился староста. – Да как ты это надумал, безумная голова?
– Мочи нет терпеть, дядя Егор, все силушки повымотали…
– А как земля? Изба?
– Всё бросили! Пропадай оно пропадом, а мы с бабой порешили на Москву идти.
– Это ты мне, старосте, такие речи говоришь? – рассердился наконец тяжелодум Егор. – Свяжу тебя да отвезу в монастырь! Там тебе покажут, как бегать…
– А уж Андрюшку, верно, назад сдашь, дяде Илье? – нагло спросил Тишка.
– Как?! Ах ты пащенок! Да ты что удумал? Доносить пойдешь?
– А что ж! Коли меня удержишь, то и донесу. По крайности, мне от игумена награждение выйдет.
– Ты, вижу, из молодых, да ранний! – горько усмехнулся Егор. – Только как ты все это вызнал?
– Я ведь у Ильиных сидел, как вы сговаривались. А потом мы с бабой попеременно глаз не сводили с Ильина двора, подглядывали, – наивно похвалился Тишка. – И как сегодня усмотрели, что чужой человек к Илье пришел, а ты стал лошадь запрягать, тут и мы за околицу!
– Что же, пес с тобой, садись! – хрипло согласился Егор. – Семь бед – один ответ!
Тишка с бабой влезли в телегу, таща за собой узлы с пожитками. Егор стегнул лошадь, и телега покатилась в темную даль.
Побег двух монастырских «душ» (баба в счет не шла) был обнаружен быстро. По несчастной случайности, игуменский служка явился в среду проведать о здоровье Андрюши. А может быть, это и не было случайностью. Может, Тишка Верховой не сумел сдержать болтливый язык и проговорился о намерении Ильи Большого укрыть сына от монашества.
Не застав Андрюшу в избе, служка не поверил Афимье, что мальчику стало лучше и что он ушел с товарищами в лес. Боясь игуменского гнева за легковерие, служка сидел у Ильиных до позднего вечера, и дело раскрылось. К тому же сельчане обратили внимание на тишину и безлюдье во дворе Тишки Верхового.
Егор Дубов, чтобы отвести от себя подозрения, первый поскакал к Паисию с докладом о случившемся. Его жестоко выпороли за нерадение к монастырскому благу и приказали снарядить погоню. Погоня отправилась только в пятницу после полудня и беглецов, понятно, не настигла. Зодчий и его спутники были уже за сотню верст от Пскова, да и шли они по ночам, а днем прятались в лесных дебрях.