Зодиак и свастика
Шрифт:
Между тем Керстен продолжал увещевать меня: «Вам будет нетрудно убедить Гиммлера, что в его гороскопе содержится указание на то, что он должен освободить евреев. Господин Сторх человек весьма влиятельный, он смог бы замолвить за него слово перед шведами и союзниками.
Еврей готов заступиться за Гиммлера! Вот как вы должны это преподнести! Если он отдаст необходимые распоряжения, мы с вами сегодня вечером разопьем бутылку шампанского, а всеми прочими делами займемся завтра».
«А почему бы вам самому не постараться убедить Гиммлера покончить со всем разом? — спросил я. — Воздушные налеты, уже унесшие столько жизней, причинившие
Керстен очень разволновался и все же продолжал уговаривать меня поддержать его план прежде, чем я начну обсуждать с Гиммлером другие проекты. Но я не собирался помогать Керстену хотя бы потому, что при этом пришлось бы превратно толковать гороскоп Гиммлера. Мне было ясно, что речь должна идти не просто о помощи евреям. Прежде всего требовалось покончить с бессмысленной войной, в которой по-прежнему гибло множество людей. «Дорогой господин Керстен, — сказал я, — гороскоп Гиммлера я истолкую в полном соответствии с астрологической практикой». И затем спросил: «Шелленберг знает о вашем проекте?» Шелленберг ничего не знал. Поездка к Гиммлеру была придумана Керстеном!
Позже, когда я рассказал об этом Шелленбергу, он ограничился замечанием: «Стало быть, наш друг толстяк снова взялся за старые трюки!» Требования Керстена и впрямь были возмутительны. И хотя я решил не связывать себя какими-либо обязательствами, я согласился оказать посильную поддержку его миссии, предпринятой по поручению Гиллеля Сторха.
Вопросы, которыми Керстен докучал мне в последние дни в Гарцвальде, и те вычисления, которые в связи с этим мне приходилось делать, значительно превосходили то, что практикующий астролог делает для одного клиента. Поистине то была изнуряющая, нудная работа. Поэтому я решил по возвращении из Хоэнлихена как можно скорей уехать из Гарцвальда, известив об этом Шелленберга уже из Гамбурга. Для этого мне нужен был какой-то предлог, но ничего подходящего в голову не приходило. Я уже подумывал о том, не прикинуться ли мне больным.
Чем ближе в Хоэнлихену, тем тревожней становилось на душе. Миновали сторожевые посты, потом железные ворота, за которыми открылось подобие парка с невысокими строениями. Наши пропуска проверяли охранники-эсэсовцы. Керстен, чья внешность была всем хорошо знакома, приветствован охранник веселым «Доброе вам утро!» вместо привычного «Хайль Гитлер!». По присыпанной гравием дорожке мы въехали на открытую площадку. Кругом чистота и порядок. По одну сторону выстроились в ряд автомобили, по другую — мотоциклы. Киррмайер поджидал на площадке лестницы, ведущей в цокольный этаж особняка, временной резиденции Гиммлера. Со всех четырех сторон дом охранялся людьми Киррмайера. Керстен по своему обычаю приветствовал его дружелюбно и весело. Я кивнул Киррмайеру. Нас провели в комнату охраны и попросили подождать.
Наконец дверь открылась и в комнату вошел невысокий, плотный, пожалуй, даже тучный человек с глубоко посаженными глазами. Керстен поздоровался с ним сдержанно, затем представил меня. Это был обергруппенфюрер СС профессор Гебхардт, личный врач Гиммлера. (В 1947 году он был приговорен трибуналом к смертной казни за военные преступления.) Он внимательно оглядел нас, прежде чем пригласить в соседнюю комнату. Это была небольшая гостиная
Генрих Гиммлер сидел в кресле и пригласил меня сесть рядом. Он недавно проснулся, от него попахивало мылом и дешевым одеколоном; выглядел он свежее, чем обычно, из чего можно было заключить, что дело идет на поправку. Массажи Керстена, похоже, помогли. Сам массажист удобно устроился на старинной софе. Простенькие занавески из бежево-коричневого муслина с зелеными и красными узорами обрамляли окна. С потолка свисала старомодная люстра из дымчатого стекла с подвесками. Обстановка в целом была пошловатая. И в этой неказистой комнате Генрих Гиммлер жил с начала года, с тех пор, как Гитлер пригрозил снять его со всех постов. На Гиммлере был мундир, но без орденов.
Он улыбнулся нам кривой улыбкой и завел разговор о своем здоровье; довольно долго выспрашивал меня о своей личной жизни, о том, когда окончательно поправится. Затем Керстен, очень спокойно, без нажима, повел речь о своих проектах. Это дало повод Гиммлеру прочитать нам лекцию о чести, величии и преданности, тех качествах, которые он приписывал исключительно немцам и в которых отказывал славянам, монголам, представителям латинской расы. Я с трудом удержался от улыбки, когда он помянул монголов, ибо уже имел случай отметить его типично монгольский разрез глаз.
На эти высказывания Керстен отреагировал довольно бурно.
«Но вспомните моих друзей Венцеля и доктора Лангбена, — перебил он Гиммлера. — Это вы по отношению к ним нарушили слово, арестовав их, господин рейхсфюрер, и вряд ли вам пристало говорить о чести как истинно немецкой черте». Гиммлер усмехнулся и сказал, что то был особый случай, чрезвычайный трибунал оказался сильнее его, к тому же следствие неопровержимо доказало причастность того и другого к заговору. [6]
6
Это неправда хотя бы потому, что доктор Карл Лангбен был арестован до 20 июля 1944 года по пустяковому обвинению, не имевшему ничего общего с покушением на Гитлера
Затем Гиммлер опять повернулся ко мне и заговорил о предсказаниях, сделанных мною на основе его гороскопа. Одно из них было связано с происшествием 9 декабря 1944 года. «Это странно, господин Вульф, — сказал он, — но 9 декабря со мной действительно произошло нечто такое, что могло завершиться трагедией. Дело было ночью, я ехал по шоссе, и вдруг мою машину выбрасывает с проезжей части, и она несется вниз по склону метров под сорок и — прямо на рельсы, по которым как раз приближался поезд. Мы едва успели убраться с полотна железной дороги. Точность ваших предсказаний поразительна!»
«Отрадно слышать, господин рейхсфюрер, — ответил я. — Не ожидал, что первая же поправка к вашему гороскопу будет удачной. Похоже, мы смогли установить точный момент вашего рождения. Это обнадеживает. Возможно, это убедит вас всерьез задуматься и о других моих предсказаниях и с должным вниманием отнестись к моему совету по поводу „Майского плана“ (это было кодовым названием предполагаемого переворота, о чем было условлено между Гиммлером, Шелленбергом и мной, но об этом ничего не знал Керстен и потому посмотрел на меня своими большими глазами, так похожими на глаза ребенка)».