Золотарь, или Просите, и дано будет…
Шрифт:
Сявка — Яме:
Плюс — аналогично. Застыл у окна. Меня не воспринимает.
На всякий случай предупредил медбригаду. Готовность № 1.
Чихать я хотел на их переписку.
Плоские слова, безликие ники. Но где-то там, за словами, сотканными из цифр, был кабинет, заставленный книжными стеллажами, диван, где ждал внимательный хиппи Ямпольский, и стена, у которой истуканом замер толстый охотник Карлсон. Еще минуту назад он бегал туда-сюда, выполняя задание. Грозил кулаком. Рубил ребром ладони по локтевому сгибу.
Сперва — никак, и очень глупо.
Потом — как-то, и чуточку странно.
Следом — ух ты, и даже забавно.
В финале — ни черта себе, и что мы здесь оба делаем…
Я не знал, каким он видит меня. Я боялся даже предположить, какими нас воспринимает среда. Минус и плюс. Два идиота, сцепившихся в борьбе за души, заточённые в чате. Два начала. Две силы. Жест, мимика, интонация. Львиная доля выразительности. Жирное зло, запойное добро. На глазах слепого хаоса, в присутствии безликости. В четыре руки мы кормили среду яблочком. За маму, за папу, за дядю Яму…
Кушай, маленькая. Чавкай. Пускай слюни.
В этом и была соль эксперимента — чтобы мы увидели друг друга.
Сявка — Золотарю:
Я не знаю, дойдут ли до тебя эти слова.
Все-таки надеюсь, что да. Какими-нибудь окольными путями, которые мы еще только нащупываем. На звук моей речи ты не реагируешь. На прикосновение… Скажу честно, я испугался. Встал, подошел к тебе, протянул руку — и отступил. Черт его знает, как ты отреагируешь. Ты бы видел себя… Нет, так вроде бы ничего. Обычный. Просто очень уж выразительный.
Я и не подозревал, что неподвижный, молчащий, погруженный в себя человек может быть так выразителен. Монолог без единого слова. Пантомима без единого жеста. Угроза, приветливость, вопрос, подозрение, бешенство, умиротворение… Не шевельнув и мускулом. Не издав и звука.
Пожалуй, лучше тебя не трогать.
Медики ждут. Один мой звонок, и через три минуты здесь будет реанимационная бригада. Надеюсь, до этого не дойдет. Мы не предполагали такой реакции. Эксперимент задумывался целиком и полностью безопасным. Мы с Ямпольским… Мы не лгали тебе. Просто не сказали всей правды. Это было важнейшим условием чистоты эксперимента. Да, параллельно с тобой работал охотник Карлсон. Из Яминой квартиры. Да, вы не знали друг о друге. Карлсон должен был ссорить, ты — мирить.
Но не ваше предполагаемое воздействие на чат являлось финальной целью.
Ямпольский прав. Ты знаешь, что в юности он брился наголо? Я же, напротив, отращивал ужасающие патлы. Мы учились в одном классе… Извини, отвлекся. Яма — умница. Даже если реакция объектов будет коррелировать с воздействием, сказал он, мы не будем до конца уверены в результате. Объекты могут возбудиться или успокоиться просто так. По личным, неизвестным нам причинам. Синусоида их настроения может частично совпасть с внешним воздействием. Случай еще никто не отменял.
Тогда мы должны провести десятки экспериментов, сказал я. Накопить статистику. Проанализировать. И лишь потом делать выводы.
Ускорим процесс, сказал Яма. Статистика — это хорошо. Но мы пойдем дальше. Чат — косвенный объект. Двое охотников, плюс и минус — вот кто настоящие субъекты и объекты эксперимента. Если есть инфосфера второго рода, если через нее можно получить доступ к инфосфере первого рода… Значит,
Принцип распределенной сети: минуя центральный сервер. Слышал про P2P-сети? Person to person. Человек с человеком.
Homo homeni lupus est.
Если плюс и минус законтачат напрямую, невзирая на разделяющее их расстояние, не зная друг о друге, и тем не менее узнав друг друга… Тогда мы уверимся в существовании этой сферы. В возможности работать с ней. Исследовать. Пользоваться. А статистику накопим. Потом.
Такие дела, Золотарь.
Давай, возвращайся. Пусть медики спокойно уедут. Яма пишет, с Карлсоном та же морока. Да, чуть не забыл. Ерунда, пустяк, но почему-то меня он смущает. Если тебе доступно сказанное мной, загляни в чат. Красотуля — это охотник Шиза. Носова Алена Дмитриевна. По моей просьбе Чистильщик договорился с ней, что она будет ждать тебя в «котле» — и в указанное время зайдет в чат. Насчет остального она не в курсе. Просто болтает со своими цветочницами.
Не могу сказать, что чувствую себя виноватым. В конце концов, она же не на линии огня. Сидит в сети, язык чешет. Она и раньше ссорилась с чатланками. Яма проверял. Шиза — это его идея. Сперва я не понял, зачем. Подошла бы любая кандидатура. Конечно, лучше знакомая — опросить после эксперимента, то да сё… Но Яма заявил, что Шиза — это рычаг. Если что, сказал он, мы таким образом достучимся до тебя. Может, он и прав.
Разозлись, Золотарь. Только возвращайся, а?
Лысого бросило к двери.
Он не знал, откуда взялся страх. Мощный, ледяной, властный. Казалось бы, ничего особенного. Просто человек у окна повернул голову. Медленно, словно страдал остеохондрозом. Крылось в обыденном движении черт знает что. Какие-то дикие страсти. Шипение разъяренной кошки, прищур снайпера, оскал клыков.
Лысому даже показалось, что воздух в «студии» стал цветным.
Когда-то, давным-давно, лысому в руки попались воспоминания Мейерхольда. Великий режиссер рассказывал, как в провинциальном городке на Волге он пошел на «Гамлета». Играла гастролирующая антреприза, в главной роли — Мамонт Дальский. Прославленный Мамонт, трагик от Бога. Сидя в зале, Мейерхольд увидел, как на сцену вышел датский принц — старый, толстый, обрюзглый пропойца с сальной копной волос. На публику он не смотрел вовсе. Сделав несколько шагов, Мамонт вдруг повернул голову.
«Из его глаз ударила молния, — закончил рассказ Мейерхольд. — Она попала в меня. И я стал смотреть трагедию…»
За точность цитаты лысый не поручился бы.
Но за молнию — легко.
ЭПИЛОГ