Золотарь, или Просите, и дано будет…
Шрифт:
Как будем спасать «напружиненные лезвия»? Написать без затей: их мечи скрестились? Автор заругается. Скажет: примитивно. Для Берроуза, значит, не примитивно. Для Муркока, для Вальтера Скотта… Нет, у Скотта иначе:
— А копья скрестились и застили свет, Но путь себе граф прорубает мечом…Ладно, сделаю художественный образ: «Их мечи скрестились, упруго подрагивая.» Гению понравится. Ему по душе эротические аллюзии. А что взгляды мечей, один из
И разошлись, как в море корабли.
С прыжком через голову назад все ясно — обратное сальто. Если угодно — ловкое обратное сальто. Потрясающе ловкое, энергичное, самое обратное в мире сальто. Каждому существительному — по три прилагательных. Во-первых, это красиво…
Телефон громко запротестовал.
— Да! Слушаю!
— Саша! Антончик очнулся!
Раньше я готов был убить бывшую за «Антончика». Слышать не мог. Бесился, так раздражало. А сейчас — ей-богу, расцеловал бы.
— Как он?
— Доктор говорит, выкарабкается. Сашенька, я всю ночь не спала, молилась… Это знак. Я сердцем чую, это знак нам с тобой. Мы неправильно живем. Нет, ты не подумай, я тебя назад все равно не приму. Я о другом. Нам надо пересмотреть все, абсолютно все…
— К Антошке пускают?
— …все ценности. Они ложные. В них нет спасения…
— Пускают или нет?!
— Пока нет. Можешь не ездить. Я же понимаю, ты занят… Все, что надо, я принесла. Лекарства купила, кефир, санитарке дала десятку, чтоб ухаживала. Представляешь, она еще и фыркнула! Что мне, мол, ваша десятка! Я с нее не разбогатею… А сколько надо было дать? Как ты думаешь?
Бывшая тарахтела, как швейная машинка. Я не слушал ее. Антошка выкарабкается. Остальное не имело значения. В такие минуты веришь чему угодно. Доктор сказал, доктор знает, что говорит. Она молилась, а я, сволочь, водку пил. И совесть за глотку — цап…
— …надо бежать. Я тебе позже перезвоню.
— Если вдруг пустят, поцелуй за меня Антошку. Я…
— …опаздываю! Эта Лямцер — ты ее помнишь? — такая вредная…
— …постараюсь заехать…
Отбой.
За окном лежал снег. На крышах гаражей, ветках деревьев, на дешевеньких «аттракционах» детской площадки. Двор-патриций закутался в белую тогу. Лохматый барбос, дурея, кувыркался в сугробе. Сосед с третьего этажа прогревал свою «Волгу». Оба старенькие, и сосед, и машина…
Жизнь продолжалась.
«Мечи закружились в причудливом танце…» Чего я придираюсь? Ну, закружились. Ворчун ты, Золотарь. Канцелярская крыса. Выворачиваешь гениям руки, бьешь по темечку учебником грамматики. А они уходят из трудного положения прыжком через голову назад. Тебе за это еще и платят…
…выворачиваешь руки… по темечку…
Номер телефона, выписанный мне по рецепту, сам лег под пальцы. Не то чтобы я не доверял обещанию Чистильщикова. Доверяй, но проверяй, как говорила моя бабушка.
— Капитан Заусенец! — бодро отрапортовали с той стороны.
— Доброе утро. Это Золотаренко. Помните? У меня сын…
— Помню. Только коротко, у меня мало времени.
Хорек
— Я вчера… нашел… — мямлил я, теряя нить разговора. — Антону угрожали! На форуме… К вам я не дозвонился.
— Я был на совещании.
— Чистильщиков обещал вам передать. Он забыл, да?
— Мне все передали. Не беспокойтесь.
— Ну и что?
— Ничего. Если вы понадобитесь, я вас вызову. До свидания.
— Погодите! Вы выяснили личность…
Хорек сбежал. Ладно, пойдем в обход.
— Алло! Вадим Петрович? Это Золотаренко.
— Здравствуйте, Александр Игоревич, — рокотнул в трубке бас ассенизатора. — Вы извините, я сейчас очень занят. Я вам перезвоню минут через десять.
И я остался наедине с Эльдаром и Берендилом.
«Отшагнув правой ногой достаточно далеко и вытянув назад левую руку, Эльдар коротко, несильно — но быстро уколол соперника в правое бедро, защищать которое латной перчаткой на левой руке было не слишком, скажем так, удобно, а больше, по сути, нечем. Сперва он хотел попробовать дотянуться до внутренней стороны левого бедра, где можно нанести, если знать анатомию, гораздо более опасные для жизни повреждения кровеносной системы организма…»
Вот это я ненавидел больше всего. Зуб даю, описание поединка гений утянул с какого-нибудь оружейного форума. И трясся над каждым словом, как Сирано де Бержерак над «Агриппиной». Сразу вспоминается знаменитое:
«Я протестую при мысли, что изменит он одну хотя бы запятую…»
Звонок.
— Да!
— Это я, — Чистильщиков был краток. — Мы проверили вашего ублюдка, Александр Игоревич. Стопроцентное алиби. Студент из Новосибирска. С сентября никуда из города не выезжал.
— Это точно?
— Без вариантов. Дурак, но безобидный. Если не считать всякой байды на форумах…
— Он мог к кому-то обратиться! Нанять…
— Киллера? Банду отморозков? Вы — взрослый человек, Александр Игоревич. Разумный человек. Вы не хуже меня понимаете: никого ублюдок не нанимал. И в Харьков тайком не ездил. Здесь другое…
— Совпадение? Сдуру брякнул на форуме, а тут какие-то гопники — руки, голова…
— Это не телефонный разговор, — вдруг сказал Чистильщиков. Голос его потускнел, утратил глубину. Я слушал запись: старую, магнитофонную, с осыпающейся ленты. — Давайте так. Я тут кое-что пробью до упора. И свяжусь с вами. Нам надо поговорить.
Он помолчал и добавил:
— Кажется, вы мне подходите.
Это было похлеще, чем прыжок через голову назад.
С минуту Золотарь тупо глядел перед собой. Очнувшись, с брезгливой злостью ткнул пальцем в кнопку «Off» — словно клопа раздавил. Он изо всех сил старался убедить себя, что и знать не желает, для чего он «подходит» Чистильщикову. Левое веко нервно дергалось.
Экран монитора.
Черные буквы-букашки.
Они разбегались по накрахмаленной простыне, не желая складываться в «напружиненные мечи». Через четверть часа Золотарь в сердцах плюнул. Вытер дисплей носовым платком и опять взялся за телефон.