Золотая братина: В замкнутом круге
Шрифт:
– Поэтому и задержка с отплытием.
– Все под Богом ходим.
И любопытные туристы теперь смотрели на машину «скорой помощи», ждали: интересно, кому же так не повезло? Мало кто обращал внимание на микроавтобус, который, пятясь задом, осторожно подъезжал к раскрывшимся створкам одного из отсеков грузового трюма. А там в это время уже были сняты пломбы с одного из двух контейнеров, оформленных на имя Оболина Александра Петровича, место доставки – Неаполь, и трое рабочих осторожно и с трудом извлекали фигуру чугунного льва, сидящего в позе собаки.
За их действиями наблюдали Миров, Табадзе, капитан теплохода «Сергий Радонежский» Лебединский и, уже в наручниках, Толмачев-младший (недавний лжеграф Оболин), Николай Корчной и Ян Капаньский (Никодим Иванович Воротаев).
– Положите его набок, – тихо приказал Арчил Табадзе, когда могучий
Рабочие с трудом опустили набок фигуру благородного зверя. Ее основание было залито цементом.
– Теперь вскрывайте цемент. Только осторожно.
В это время к машине «скорой помощи» по трапу четверо в белых халатах стали медленно сносить носилки, на которых лежал Василий Никитович Толмачев, до подбородка накрытый простыней. Его седая голова была слегка повернута набок, лицо спокойно, безжизненно, глаза закрыты. Следом за санитарами и врачами следовали Игорь Томм, оперативник и трое омоновцев в штатском. Они помогли внести носилки в салон «скорой помощи». Эту печальную картину наблюдали туристы с обеих палуб и, хотя все были серьезны, разговаривали негромко, каждый или почти каждый про себя ликовал: «Не со мной! Не со мной!»
– Ой, Миша! – шептала милая девушка с карими веселыми глазами, прижимаясь к своему соседу хрупким плечом. Они познакомились недавно, когда занимали свои каюты, оказавшиеся рядом. Девушку звали Зоей, она была одной из секретарш главы фирмы «Сервис-дом», занимавшейся оптовыми поставками бытовой техники в Россию из стран Европы. Глава фирмы – пятидесятилетний господин, толстый, флегматичный, страстный любитель пива, – отправился в круиз немного отдохнуть, оттянуться, однако собирался и работать в тех странах, где предстояли стоянки теплохода. Для «работы» и была взята в плавание секретарша Зоя. Сейчас глава фирмы «Сервис-дом», нагрузившись в одном из баров немецким пивом, спал в своей каюте, издавая причудливый, со многими переходами и вариациями, храп. Зоя рассчитывала, что таким образом шеф и будет в основном проводить время в путешествии, и поэтому жаждала знакомств с молодыми людьми.
– Ой, Миша! – шептала Зоя. – Какой вы чувствительный! Вам жалко этого старика? Так ему уже сто лет! Миша, Миша, чем мне вас отвлечь от печальных мыслей? Хотите, я вас поцелую?
Очкарик-Мишель не отвечал. Он смотрел на машину «скорой помощи», которая, медленно объехав трап, развернулась и, включив пронзительную сирену, помчалась по пирсу, расплескивая еще не просохшие лужицы ночного дождя. Очкарик предпринимал отчаянные усилия, чтобы сдержать мелкую дрожь, которую выбивали его зубы.
– Ой, Миша! Вы такой бледный! Да что с вами?
– Отстань, дура! – прошептал Мишель, повернувшись к своей новой знакомой.
За стеклами очков Зоя увидела такие страшные глаза – пустые, бешеные, затравленные, – что инстинктивно шарахнулась в сторону и побежала по палубе, еще сама не зная куда, и удивленные туристы уступали ей дорогу.
Наконец было выломано цементное дно, распавшееся на куски, и из чрева чугунного льва выпал продолговатый предмет, завернутый в кусок зеленой фланели.
– Разверните, – приказал Арчил Табадзе.
В руках рабочего грузового трюма оказался большой золотой кубок. На его боку стремительно неслись на конях всадники с пиками наперевес.
– Все, – объявил Миров. – Арестованных и содержимое контейнеров – в машину.
Теплоход «Сергий Радонежский» отошел от пирса в свой первый круиз в одиннадцать часов пять минут, победным басовитым гудком возвестив о вожделенном миге. На верхней палубе духовой оркестрик грянул Государственный гимн Российской Федерации. На всех палубах кричали «Ура!», обнимались и целовались (только Зоя плакала в своей двухместной каюте; рядом, за стенкой, продолжал храпеть ее шеф, глава фирмы «Сервис-дом»); хлопали пробки шампанского, прозрачное вино пенилось в бокалах. Да здравствуют странствия!..
Глава 49
Магическая сила «Золотой братины»
Миров, Табадзе и Любин стояли перед огромной витриной, под бронированным стеклом которой во всей своей могучей, таинственной, зловещей и магической красоте была выставлена «Золотая братина». Весь сервиз! Включая то блюдо, которое через четверть века после кончины графа Алексея Григорьевича Оболина наконец заняло свое место. Тишина наполняла залы музея – он был уже закрыт. Завтра этот подвальный зал
– И все-таки я не могу поверить… – прошептал Иван Кириллович. – Я не все понимаю… Как? Что?
– Я тоже кое-чего не понимаю, – сказал Миров и покосился на своего заместителя.
Арчил усмехнулся.
– Что же, давайте зададим друг другу вопросы, – предложил он. – Расставим точки над «i».
– У меня в кабинете как раз для этого случая припасена бутылочка отличного французского коньяка, – сказал Любин. – Принимается?
Они расположились в директорском кабинете. Закуской было соленое печенье, коньяк разлит в хрустальные рюмки.
– Простите, мои дорогие! По праву хозяина первый тост мой. За вас! За то, что в России есть такие сыщики. За то, что вы сумели… – Дальше директор музея ничего не мог выговорить от волнения.
Они чокнулись и выпили. «Этот тост за Арчила», – подумал Миров.
– А теперь мы слово предоставим Арчилу Тимуровичу и зададим вопросы, если они появятся.
– Они, конечно, появятся! – Иван Кириллович нетерпеливо потер руки.
– Ну, хорошо… – Табадзе встал и принял свою излюбленную позу: облокотился на спинку стула и стал слегка покачиваться. – Я сначала нарисую упрощенную схему. События в ней будут развиваться в хронологической последовательности. Кстати, Иван Кириллович, без ваших трех архивных папок с историей «Золотой братины» мы вряд ли вышли бы на похитителей. Итак… Никита Никитович Толмачев достаточно рано понял, что ему может не хватить жизни, чтобы получить в свою собственность «Золотую братину» – смысл и цель его существования. Ему нужен был наследник, продолжатель. Вы знаете, каким образом он появляется. Сын! Его, толмачевская кровь. Никита не доверяет Дарье, поэтому им придумана и, очевидно, блестяще исполнена трагедия с рождением мертвого младенца. И живого мальчика, нарушив семейную традицию, он называет Василием, а не Никитой. А Василий Никитович восстанавливает традицию, окрестив своего младшего сына, лжевнука графа Оболина, Никитой. Василий получает весьма характерное воспитание – прусская солдатская закваска, русский лицей. Что было дальше в судьбе Василия Никитовича, мы не знаем. Но совершенно ясно, что, оказавшись в Ла-Пасе, в Боливии, он окончательно понимает: сервиза он больше никогда не увидит, только сын сможет продолжить борьбу за него. Думаю, еще в Европе, во время войны, он юноше Василию поведал историю «Золотой братины» и, судя по тому, каким мы узнали в конце жизни Василия Никитовича, заразил его своей страшной болезнью…
– Прошу прощения, – спросил Любин, – вы сказали: в конце жизни…
– Разве вы, Иван Кириллович, не знали? Врачи так и не смогли вытащить Василия Никитовича. Обширный инфаркт. Он умер, не приходя в сознание. Кремирован в Питере, поскольку в Москве мы, естественно, не смогли отыскать его родственников.
«Сколько смертей уже сейчас вокруг „Золотой братины“», – подумал Любин.
– И уже тогда отец и сын обсуждают варианты похищения сервиза, сначала из Германии и России, потом, после войны, – из России. А Василий к отцу в Ла-Пас наверняка наезжал, и, думаю, не раз. Подтверждения этому есть, Иван Кириллович, в вашем архиве. Для нас важны два обстоятельства. Первое. Среди многих вариантов вывоза сервиза из России был план похитить его из Эрмитажа… Ведь при жизни Никиты Никитовича он был там, и в специальной литературе, за которой Толмачев, без сомнения, следил, есть на сей счет упоминание. Кстати, похищение из Эрмитажа уже безумство. Они все безумцы. Но это другая тема. Так вот, один из способов вывоза сервиза из России – ворота в усадьбе Оболиных в Ораниенбауме – полые чугунные львы. Об этом мог знать только Никита Толмачев. И от него тайну львов узнает его сын Василий Толмачев. Второе. Уже тогда Никита Никитович понимает, что сыну для будущего сложнейшего, требующего всей жизни предприятия нужны несколько человек, преданных ему до конца, нужна, как теперь говорят, команда. И она создается. Сколько в ней в ту пору было людей? Мы не знаем. От того набора до наших дней остался один человек – Ян Капаньский, он же ваш Никодим Иванович Воротаев. Теперь мы знаем, что пути пана Капаньского, уголовного преступника, ненавидящего Советскую Россию за расстрел отца, и Василия Никитовича пересеклись в Боливии в конце пятидесятых годов. К сожалению, мы не знаем подробностей. Можем только представить, дорисовать: Толмачеву тридцать пять лет, Капаньскому – двадцать один – двадцать два, его разыскивает Интерпол, тут поступает некое предложение, для натуры авантюристической – грандиозное.