Золотая братина: В замкнутом круге
Шрифт:
– И вы, Иван Кириллович, историю сервиза «Золотая братина» знаете так же, как знал ее отец?
– Естественно!
– Вам было известно, что именно в этом, девяносто шестом году последний, недостающий предмет сервиза, золотое блюдо, должен был из графской семьи Оболиных вернуться в Москву?
– Понимаете, Вениамин Георгиевич… – Директор музея замешкался. – Я знал, что через двадцать пять лет после смерти графа Алексея Григорьевича Оболина это блюдо должно быть возвращено музею… Кстати, на его открытие, а может быть чуть позже, в Москву, в наш музей, Алексей Григорьевич приезжал. Мне отец рассказывал. Вот тогда он и пообещал через четверть века после своей смерти блюдо, которое было у него, передать музею. Ну… естественно, его близкие должны
– Иван Кириллович, – напомнил Миров, – вы мне обещали показать материалы о сервизе, хорошо бы…
– Да-да! – встрепенулся Любин. – Я вам их сейчас же покажу. Мне нужно только в наш архив спуститься. – Он быстро вышел из кабинета, добавив в дверях: – Я мигом.
Вернулся Иван Кириллович минут через десять с тремя папками: две огромные, тяжелые, перевязанные шпагатом, третья – потоньше.
– Вот! – торжественно произнес директор музея. – Вся история «Золотой братины» в этих двух папках. Все документы, письма, свидетельства, итоги архивных изысканий в Москве, Санкт-Петербурге, на Урале систематизированы в хронологическом порядке еще отцом. Здесь вы найдете его статьи, посвященные истории сервиза, и даже рукопись Кирилла Захаровича, нечто вроде исторического романа на тему – сами понимаете какую. А в третьей папке собраны случайные документы, статьи, бюрократическая переписка с инстанциями – словом, то, что особого интереса не представляет. Вы вполне можете ее и не брать…
– Нет, пусть останется! – возразил Миров, и в голосе его появились азарт и интерес.
– Только, Вениамин Георгиевич… Вы уж извините, формальность, конечно, но необходимо оформить доверенность.
В дверях Любин столкнулся с Арчилом Табадзе.
– Есть! – сдерживая возбуждение, изрек помощник Мирова. – Есть, уважаемые господа, фирма «Амулет»! Вот адрес с телефонами, их два.
– Звонил? – спросил Миров.
– Нет.
– Правильно.
– Разрешите, Вениамин Георгиевич, я сам?
– Хорошо. Бери машину и двух ребят. Хотя, что там вас ждет, можно предположить. И возвращайся сюда. Я буду здесь. Вот что, Иван Кириллович, вы не возражаете, если я до возвращения Коли Корчного и Арчила немного у вас тут поработаю?
– Конечно, конечно! Располагайтесь.
И Любин покинул кабинет. Следователь развязал шпагат на папке под номером один. На ее желтой потускневшей поверхности фиолетовыми выцветшими чернилами было написано: «История сервиза „Золотая братина“, том первый».
Путешествие «Золотой братины»
Глава 5
Коллекционер мифов
«Утро явно отвратное», – подумал князь Василий Святославович Воронцов-Вельяминов, молодой человек двадцати пяти лет от роду, проснувшись в дешевом номере гостиницы «Мадрид», которая затерялась в каменных дебрях где-то возле Литейного проспекта. В висках стучало, во рту было сухо, от подушки воняло ржавой селедкой. Опустив босые ноги на вытертый коврик, князь Василий увидел на столе бутыль с мутной жидкостью, надкушенный кусок черного хлеба на тарелке – и его передернуло. «Совсем я опустился», – самокритично подумал князь. Тем не менее день надо было начинать, и, судя по некоторым обстоятельствам, день предстоял интересный.
Молодой человек быстро поднялся с кровати, и тут же заухало в затылке, будто колокола ударили. «Не спеши, скотина!» – приказал себе Василий Святославович. И, подумав с некоторой тоской раскаяния: «Никуда не денешься», налил в бокал на высокой тонкой ножке (до самого края) мутную жидкость. С отвращением выпил, передернулся, отломил корку хлеба, зажевал, присел на скрипучий венский стул. «Подождать самый мизер, – сказал себе князь Василий. – Отрава действует быстро». И через
Небо над петроградскими крышами стлалось серой мглой, но дождя не было. «День не так уж и плох», – подумал Василий Святославович. Прошло еще минут пятнадцать, и уже по Литейному проспекту, направляясь к Невскому, бодро шагал князь Василий в офицерской шинели не по росту (старший брат презентовал перед нелегальным отбытием на Дон, к атаману Краснову); шинелишка изрядно потрепана, на плечах темные следы от погон, несколько пуговиц вырвано с мясом, сапоги нечищены, на щеках князя густая щетина.
В семье Воронцовых-Вельяминовых младший сын Василий с отроческих лет слыл легкомысленным повесой, безвольным, в университет определялся с крайней неохотой – студенческая вольная жизнь да дружеские молодые компании только и привлекали. А в семнадцатом, когда началась большевистская смута и былая княжеская жизнь провалилась в тартарары, Василий Святославович отказался ехать с семьей в Германию, куда спешно бежали Воронцовы-Вельяминовы, потеряв все состояние, кроме некоторых капиталов, которые родитель успел перевести в швейцарский банк. «Хочу революцию зреть собственными глазами», – сказал князь Василий и остался в России. Однако нагляделся очень быстро, и, когда расколовшееся на враждующие станы отечество поставило перед Василием Святославовичем неизбежный вопрос: на чьей стороне вы, князь? – ответ нашелся, хотя и не сразу, но все-таки нашелся. «Красную большевистскую сволочь ненавижу, – рассудил князь Василий. – И ни одному слову новой власти не верю. Однако признаюсь откровенно: по натуре не воин, белому движению от меня вряд ли будет прок. А посему…» Короче говоря, верные люди, адреса которых были оставлены непутевому сыну, наладили прервавшуюся было связь с отцом, который все и организовал: через три дня, а именно двадцать седьмого сентября 1918 года, предстояла молодому князю дальняя дорога – через Финляндию в Германию, в город Франкфурт-на-Майне: именно там временно обосновались Воронцовы-Вельяминовы, намереваясь вскорости переехать в благословенную Италию, где под Римом проживали дальние и состоятельные родственники.
В это пасмурное утро князю Василию мерещились спокойные, чистые, в праздничных огнях города Европы, всяческие приятные приключения. «И кузина Катрин в Берлине, – не без волнения подумал он. – Или в Мюнхене? Неважно, – разыщу». Так думал он, шагая по Невскому проспекту, и жизнь, которая окружала сейчас князя Василия, вроде бы и не касалась его отныне: вот идет по столице Совдепии некий иностранец, не без интереса наблюдая простирающуюся вокруг него действительность.
А по хмурому, захламленному Невскому ветер метет листовки, обрывки газет, мусор. Прохожих мало. У хлебной лавки хвостом извивается серая очередь женщин – молчаливая и угрюмая. Витрины многих магазинов крест-накрест заколочены досками, в иных выбиты стекла. Прямо посередине мостовой печатает мерный шаг патруль – трое детин с окаменевшими лицами; тускло поблескивают длинные штыки винтовок. У афишной тумбы быстро собирается толпа, слышны встревоженные голоса:
– Декрет… Новый декрет!
«Большевики пекут свои декреты по пять на день», – думает князь Василий. Однако любопытство берет свое, и Василий Святославович старается протолкаться поближе к тумбе. Но не тут-то было! Толпа сгущается, становится непроницаемой и, кажется, враждебной. Лишь в промежутках между головами в платках, картузах, военных шапках и бескозырках князь Василий видит, как щетка, смоченная клеем, проводит крест-накрест по афише с ядовитыми оранжевыми буквами и цифрами: «22 сентября 1918 года в 20 часов в Рабочем клубе (бывший дворец Румянцева) лекция-концерт „Революция и культура“. Перед публикой выступит нарком просвещения А. В. Луначарский». На тумбе появляется плотный лист бумаги, на котором наверху чернеет лишь одно слово «Декрет». А текста не разобрать. Толпа волнуется.