Золотая Горка
Шрифт:
– Никак!
– исчерпывающе сказал Белый.
Скарга подумал, что Белый остерегается, но тут же у него мелькнула мысль, что этот односложный ответ отражает правду: притихли, зарылись в золу, успокоились. Наверное, действительно никак, если Володя Пан пустил себе в висок пулю. Следовало рассказать или расспросить о Пане, но Скарга раздумал: доверия со стороны Белого такой рассказ ему не прибавит. Не сказав о Пане, он, однако, задал вопрос, который мучил его и был мучителен для Белого.
– Как Оля?
– спросил Скарга.
– Сам понимаешь - плохо, - с укором отвечал Белый, и Скаргу пронизало стыдом.
– Теперь она в Воложине, у тетки. Мать отвезла. Два месяца пролежала в Троицком госпитале*. Онемела. То есть может говорить, но молчит.
______________
* Троицкий госпиталь - ныне больница на ул. Горького напротив
Белый любил Ольгу, считал ее своей невестой, и сейчас Скарге слышалось в его словах убежденное обвинение: ты - виновник ее бед, разрушитель нашего счастья.
– Она травилась, - говорил Белый.
– Выпила эссенции. Еле откачали... Скажи, Скарга, - Белый пытливо глядел ему в глаза, - что они сделали там, в тюрьме, с Ольгой...
– Издевались, - сказал Скарга.
– Кто?
– Два надзирателя.
– Били?
– Да.
– Изнасиловали?
Белый боялся, и Скарга его пожалел.
– Нет, - сказал он.
– Ответь, - Белый уже не мог сдерживать неприязни, - зачем ты взял Ольгу с собой, когда нес в депо листовки?
– Оплошность, - сказал Скарга.
– Только знай: брали меня не в депо, а перед воротами. Подошли трое, назвали мою фамилию и повисли на руках. Я пытался отбиться, Ольга ввязалась...
– Я понимаю: повисли, не уйдешь. Но как ты мог взять ее с собой?
– Не лезь в душу, - мрачно попросил Скарга.
– Хочешь - помоги, не хочешь - откажись, не обижусь. Если сейчас нас схватят, тебя тоже будут бить.
Белый хотел что-то возразить, но раздумал.
– Ладно, Скарга, прости, - он поднялся.
– Что еще кроме одежды?
– Еще передать Антону, что буду ждать в два часа где обычно.
– Передам, - кивнул Белый.
– Все?
– И главное, - сказал Скарга.
– В Смоленске я попал на проваленную явку. Такое у меня чувство. Возможно, я ошибаюсь. Меня не схватили, помогли с паспортом, дали курьера из боевиков. Может быть, это агент полиции. Думаю, что они решили выйти на нашу кассу. В три часа я встречаюсь с этим человеком на Нижнем рынке. Пусть Святой или Синица проследят его "хвосты".
– Синица откололся, - сообщил Белый.
– Он теперь с громадовцами, возрожденец*. Но кого-нибудь найду...
______________
* Громадовец - член Белорусской социалистической громады. Партия одной из целей своей деятельности ставила национальное возрождение Белоруссии. Отсюда - возрожденец.
Белый ушел. Скарга открыл саквояж, где под сменой белья лежал наган, привалился спиной к стене и зажмурил глаза. Красный свет его раздражал. Зажмурившись, он увидел Володю Панкевича, но не с пулевой дырочкой над виском, а на прошлогодней маевке. Пан был в красной рубахе. Кто-то принес вино. Пили за будущее. Святой играл на гитаре. Подошел Антон с сестрой. Ольга смеялась. Белый еще не чувствовал к нему ненависти. Было это на берегу Свислочи в Серебрянке. А теперь Пана нет, Ольга - помешанная, он беглый и скорее готов умереть, чем вновь оказаться в камере. Во второй раз сбежать не удастся. Повезло. Бог чудес не повторяет. Повезло, потому что однажды вечером уголовники, соседи по камере, стали спорить на занятную тему - можно ли выпилить оконную решетку хирургической пилой. Такая пила лежала в стеклянном шкафу в кабинете тюремного доктора. Их фантазии зажгли в нем надежду. Потом из ежедневных наблюдений он вывел, что в полдень ворота тюрьмы отворяются и въезжает хлебный фургон. В этот час двор пустует, всех арестантов уводят с прогулки в камеры. Повозку тянет кляча, на козлах сидит старик, караульный стоит у правой створки ворот. И если каким-то образом оказаться во дворе, то есть путь на волю. После разгрузки караульный проверяет фургон - не втиснулся ли туда беглец, и старик выезжает прочь, чтобы появиться завтра. И в некую ночь сложился план побега из харьковской тюрьмы, где надзиратели с особенным рвением изводили социалистов-революционеров. Им дали это почувствовать на приемке, когда их, партию новоприбывших, разделили на уголовных и политических. Уголовники, которых повели в баню первыми, злорадно предвещали: "Сейчас вас примут!". Надзирателей было десятка три, они выстроились в две шеренги, и по этому коридору из мордоворотов требовалось пройти до двери голышом, что было противно и усиливало беззащитность. Того, кто спешил, защищался, прикрывался, сбивали с ног и топтали сапогами, а потоптав, перебрасывали от одного к другому, неторопливо подвигая к моечной, куда арестанта выкидывали
Белый принес от старьевщика пиджак, косоворотку, картуз и кортовые, с латками на коленях брюки. Скарга переоделся. Его пристойные костюм и шляпу Белый спрятал в шкаф, где хранились бутылки с реактивами. Пистолет доктора Скарга переложил в карман пиджака.
– Куда теперь?
– спросил Белый.
– За деньгами.
Где спрятаны деньги, которые группа экспроприировала восемь месяцев назад в Государственном банке, Белый распытывать не стал. Такие дела его не касались, он отвечал за листовки.
– Давно видел Пана?
– поинтересовался Скарга.
– Недели две. Что, отыскать?
– Не надо. Сам найду.
Отыщет Володю Пана его тетка, подумал Скарга. А ей под семьдесят лет, и смерть племянника ее добьет. Такая смерть...
– Ну, бывай, - Скарга взял саквояж.
– Погоди, - сказал Белый, - сделаю снимок. Серж тебе документик сработает.
– Не повредит, - обрадовался Скарга и сел на стул у полотняного задника. Белый начал наводить аппарат, зарядил его пластиной. Сказал по привычке "Гляди сюда. Сейчас вылетит птичка!" и поджег магний.
– Надеюсь, что буду похож, - с подковыркой сказал Скарга.
– Я тоже надеюсь, - засмеялся Белый.
Скарга вышел из салона через дворовую дверь.
Предстояло самое важное - увидеть Витю и взять деньги. Она жила в Архирейской Слободке. Тянуться туда пешком через весь город и парк Скарга не рискнул. Он перешел улицу, постоял у подъезда гостиницы "Одесса" и через несколько секунд сидел в свободной пролетке. Тут же свернули на Магазинную*, с нее - на Скобелевскую**, у парка переехали Свислочь, а далее по Слободке*** Скарга решил пройтись. Скрипел под ногами деревянный тротуар, и скрипел очень противно, пугающе. За восемь месяцев многое могло тут измениться: и дом мог сгореть, и Витя могла уехать, и кто-нибудь мог порыться на чердаке. Дай бог, чтобы не полиция. Если бы полиция обнаружила портфель, то и безвинную Витю посадили бы за соучастие в эксе, и Острович с Новаком поиздевались бы над ней, как над Ольгой. Среди мучительных видений, которые преследовали Скаргу в камере, было и такое - обыск у Вити, полицейские лезут на чердак.
______________
* Магазинная - ныне ул. Кирова.
** Скобелевская - ныне ул. Красноармейская.
*** Слободка - ныне ул. Пулихова.
Дом был закрыт, но ключ, как и прежде, лежал за наличником. Это означало, что Витя на работе, а может быть, подумал Скарга, означало еще, что ключ ждет его, предназначен ему, именно ему. Ключ за наличником - знак ожидания. В сенях он поставил на стол табуретку, откинул крышку лаза в потолке и забрался на чердак. Ступая по балкам, он дошел до печной трубы, отмерил от нее полсажени и начал раскапывать толстый слой золы, перемешанной с песком. Портфель был на месте, Скарга радостно улыбнулся. Он открыл портфель и пересчитал пачки: пачек было одиннадцать, а денег в них девяносто две тысячи. Он рассовал их по карманам, закинул портфель в угол, заровнял раскопанное утепление и спустился вниз. Тут он завернул деньги в полотенце, перевязал веревочкой и спрятал сверток в саквояж.