Золотая Кастилия (сборник)
Шрифт:
— Я с величайшим вниманием занимался вашим воспитанием, которое направил на подготовку к морской службе, потому что вы должны были стать моряком для исполнения моих и ваших планов; слава Богу, хотя вы еще очень молоды, вы по справедливости пользуетесь репутацией офицера искусного и опытного. Теперь последнее слово.
— Я слушаю вас, герцог.
— Убийца вашего отца, обольститель вашей матери — один из предводителей этих страшных людей, среди которых вы будете жить, я это знаю наверняка, одно только мне не известно — имя, которое он принял с тех пор, как вступил на этот путь
— Ах! Это для меня все равно! — решительно вскричал граф. — Как бы хорошо ни спрятался этот человек, я его найду, клянусь вам!
— Хорошо, дитя мое. Час нашей разлуки настал. Вы знаете, какое кровавое поручение должны исполнить! Да поможет вам Господь! Вот вам мое благословение, уезжайте и сдержите вашу клятву.
Молодой человек стал на колени перед стариком, который протянул ему руку для поцелуя, потом поднялся и простился с маркизом.
— До свидания! — сказал маркиз, выразительно пожимая графу руку.
— До свидания! — ответил граф и вышел из столовой. Герцог следил за ним взглядом, прислушивался к шуму его шагов, который все более и более стихал, потом гордо приподнял голову и сказал торжествующим тоном:
— На этот раз я наконец отомщу!
— Ах, отец! — прошептал маркиз печально. — Неужели вы неумолимы?
Старик повернул голову к сыну с неповторимым выражением презрения, пожал плечами и медленно вышел из столовой.
— Бедный Гусман! — пробормотал дон Санчо, глядя, как удалялся его отец.
VI
Вступление в службу
Дон Гусман де Тудела после разговора с герцогом Пеньяфлором заперся в своей комнате. Оставшись один и будучи уверен, что ему нечего опасаться любопытных взоров, молодой человек упал на стул, опустил голову на руки и довольно долго оставался погруженным в полную неподвижность.
О чем он мог размышлять? Лишь он один мог бы ответить на этот вопрос. Может быть, он думал о своем погибшем будущем, о своих надеждах, вдруг разбитых ужасным признанием, сделанным ему. Может быть, он мечтал о мщении обольстителю своей матери, в котором поклялся. Может быть также, посылал он последнее прости любимому существу, которое долг вынуждал его бросить без надежды увидеть когда-нибудь. В двадцать лет не является ли любовь величайшим делом в жизни, и когда человек красив, богат и знатен, жизнь кажется так приятна и легка!
Впрочем, каковы бы ни были размышления несчастного молодого человека, должно быть, они были очень печальны, потому что жгучие слезы пробивались сквозь пальцы и приглушенные рыдания вырывались из его груди, несмотря на все усилия удержать их. Наконец он приподнял лицо, побледневшее от страданий, и провел рукой по влажному лбу.
— Прочь слабость! — сказал он с печальной улыбкой. — Прощайте, мои прекрасные мечты! Мое сердце должно быть теперь мертво для всякого другого чувства, кроме ненависти!
Он отпер сундук, вынул матросское платье, положил его на стул и с последним вздохом стал снимать свой блестящий костюм.
Он уже заканчивал переодеваться в матросское платье, когда в дверь тихо постучали.
— Это он! — прошептал граф и пошел отворить
Человек лет сорока, по наружности походивший на матроса, со шляпой в руке, почтительно стоял на пороге.
— Войдите, мэтр Агуир, — сказал граф.
Матрос поклонился и вошел в комнату.
— Se pues hablar? — произнес он, бросая вокруг подозрительные взгляды.
— По-французски или по-испански, как хотите, мэтр Агуир, — ответил молодой человек, запирая дверь, — мы одни.
— Хорошо. Если так, нам нечего опасаться, ваше сиятельство.
— Гм! Метр Агуир, оставьте, пожалуйста, вашу привычку называть меня сиятельством, отныне зовите меня просто Марсиалем, — это имя я намерен принять.
— Буду повиноваться, — ответил Агуир, кланяясь.
— Хорошо, садитесь и поговорим.
— По вашему приказанию я был у капитана «Каймана».
— А! Его название «Кайман»?
— Да.
— Хорошее имя для флибустьерского судна.
— Оно и есть флибустьерское.
— Знаю, а этого здесь и не подозревают?
— Вовсе нет, — его принимают за судно, торгующее чернокожими невольниками; при этом капитан осторожен: он никого не отпускает на берег, вот уже неделя как он бросил якорь в Сакрифичиосе, и ни один матрос из его экипажа не был в Веракрусе.
— Да, смелая игра, но ведь все может в конце концов открыться.
— Сегодня ночью он снимается с якоря.
— О-о! Стало быть, нам надо поторопиться.
— Я так и сделал. По странной случайности я находился в Сакрифичиосе во время прибытия этого судна; несмотря на то, что оно перекрашено и переоснащено, такого старого моряка, как я, это обмануть не могло. Их ухватки показались мне подозрительны и…
— Зачем же путаться? — перебил молодой человек, улыбаясь. — Почему бы не сказать мне откровенно.
— Что такое? — спросил Агуир, вздрогнув от изумления.
— Да, конечно, ведь я теперь ваш. Дело очень просто. Вы баск из Байонны, то есть полуиспанец, вы воспользовались этим, чтобы поселиться здесь, но с какой целью? Теперь это меня не касается, так что я ничего вам не скажу, только вы устроились так, чтобы у вас всегда оставалась возможность поддерживать связь с вашими друзьями — Береговыми братьями. Смысл истории, которую вы мне поведали сейчас, состоит в том, что вы уже несколько дней ждали этого судна; теперь, когда мы поняли друг друга, как я надеюсь, пожалуйста, продолжайте, я весь превратился в слух.
Все это было сказано тоном тонкой и язвительной насмешки, который до того смутил матроса, что он стал в тупик. Но так как это был человек смелый, к нему быстро вернулось его обычное хладнокровие, и, посмотрев прямо в лицо графу, он сказал:
— Ну да, это правда. Дальше что?
— Больше ничего.
— Любопытно было бы узнать, кто сообщил вам эти сведения, граф.
— Вы забываете наши условия, мэтр Агуир. Меня зовут Марсиаль, пожалуйста, запомните это раз и навсегда. Что касается источника моих сведений, то вы понимаете, мой милый, что дело, в которое я вступаю, достаточно серьезно, чтобы я принял меры предосторожности; я наблюдал за вами, вот и все, для меня было довольно важно, чтобы вы мне не изменили.